Птицы русского фольклора
Шрифт:
Шмая облегченно вздохнул, заметив, что ефрейтор перевел свой свирепый взгляд на других и отошел в сторону. Значит, пока пронесло! Но надолго ли? Как страшно каждую секунду подвергаться смертельной опасности!..
Была поздняя ночь, когда их пригнали в лагерь. Барак уже был набит новыми узниками, и для этих не нашлось места. Так, под проливным дождем, дрожа от холода и проклиная свою судьбу, скоротали они еще одну ночь.
Только под утро им удалось кое-как втиснуться в переполненный барак. Однако места, чтобы сесть или лечь, нельзя было найти. И Шмая со своим другом стояли, прижатые к косяку дверей. Невозможно было пошевельнуться, млели ноги. А как
За стеной барака бушевал ветер, лил холодный, противный дождь. Шмая прислушался. Издалека доносился грохот орудий. Видно, там идет ожесточенный бой. Дальше немцев не пускают. Кончилось их продвижение. Застряли на месте надменные колбасники, получили по зубам! Уже несколько дней они не поют, не хохочут, как прежде. Вчера по дороге шли бесконечным потоком немецкие машины с искалеченными фрицами. Эти уже отвоевались. Они уже не хотят войны и молят бога помочь им скорее вернуться нах гауз — домой…
С каждым часом везут все больше раненых. На огромных грузовиках, на которых еще так недавно восседали автоматчики, нынче возят гробы, осиновые кресты…
Барак слегка сотрясался от взрывов, хотя они раздавались не так уж близко от лагеря.
— Слышишь, Данило, наши бьют!.. — прошептал над ухом друга Шмая. — Слышишь, брат, что там делается? Должно быть, бьют гадов по чем зря. Сбили с них спесь… Ничего, мы еще увидим, как их будут гнать с нашей земли!
— Скорее бы дождаться этого дня…
— Хоть бы глоток воды, горло смочить, — простонал кто-то в углу. — Палачи, лучше б убили!
— Сколько может человек терпеть? — бросил кто-то. — Это ведь сущий ад… Целый день держат людей под дождем, заставляют работать до изнеможения и куска хлеба не дают, глотка воды не дают!.. Да где ж это видано, люди?..
— Все равно погибнем… Только починим дорогу, а там нас всех перестреляют…
— Может, бог даст, наши вернутся, спасут…
— Спасут тебя!.. У фашистов столько танков, машин, пушек, а наши все отступают…
Шмая молча слушал ропот соседей. Когда стало тихо, он спросил:
— А вы слышите, как пушки бьют?
— Ну и что ж? — прозвучал сердитый голос. — Сейчас бабахнет снаряд по бараку, и от нас только мокрое место останется…
— Ты это брось! — сердито кинул Шмая. — Я о другом говорю… Это фронт остановился, и наши дают немцу сдачи… Разве не видите, как фрицы хвосты поджали?..
— Пока они хвосты подожмут, мы тут пропадем… Видали, что сегодня творил этот паразит ефрейтор? И управы на них нет!..
— Будет!..
— Пока солнце взойдет, роса очи выест…
Чуть свет раскрылись ворота барака, и люди высыпали во двор. Приехала повозка, с которой сняли два котла баланды, горку пустых консервных банок и мешок сухарей. Сразу выстроилась длинная очередь, и мрачный немец-повар молча наливал каждому банку похлебки и совал в руки два сухаря.
Люди, не отходя от котлов, жадно съедали баланду и не уходили, ждали, может быть, еще нальет. Но тут появился ефрейтор и погнал голодных узников за ворота строиться.
Хотя находились люди, которые косо посматривали на Шмаю и ворчали: незачем, мол, строить себе какие-то планы, когда все потеряно, он все же не поддавался унынию и, как только часовые забирались в шалаши греться, старался поддержать павших духом.
Правда, самому было вовсе не весело. Он все больше беспокоился
В те минуты, когда Шмая объяснялся с немцами, Данило дрожал от страха, но не за себя, а за друга…
— Да, старая, как божий свет, басня, — тихонько философствовал Шмая-разбойник, — старый заезженный конь. На нем Гитлер далеко не уедет… и до него, проклятого, были такие мудрецы, которые хотели отыграться на вражде между народами. Сеяли вражду. Наши цари… Династия Романовых… А чем все это кончилось? Крахом. Таков уж, видно, закон: кто этим делом занимается, того ждет плохой конец. Да, не от хорошей жизни начинают тыкать пальцем: ты, мол, еврей, ты — русский, а ты — грузин, а он — узбек, а тот — украинец, мулат. И начинают выдумывать, кто умней, кто лучше… У кого какая кровь течет в жилах… До этой проклятой войны, кажется, никому в голову не приходило спрашивать: какой нации твоя бабушка и прабабушка. А тут вспомнили старые царские штучки. Ищут козла отпущения… Невестка, мол, виновата, что хата валится…
— Пришли устанавливать «новый порядок», фашистские звери, — задумчиво сказал Данило, жуя кусок черствого хлеба, брошенный сюда кем-то, — хороший порядочек, ничего не скажешь! За колючей проволокой… А какую красивую жизнь нам поломали… — и, подумав немного, добавил: — Ничего, они за это еще поплатятся! Заплачут, гады, горькими слезами. А то, что ты, Шмая, сказал о царских порядках, это ты правильно сказал, дорогой… Но вся эта подлость была только там, в верхах… Народ, простой человек, наш брат, рабочий и крестьянин, этого не понимал. Не хотел знать! Сколько лет, скажи, жили мы с вами, с колонистами, душа в душу… Одни горести были у нас, одни радости и заботы…
Тяжелый, каторжный труд, голод, унижения сблизили людей, согнанных в этот мерзкий барак за колючей проволокой. Без опаски, откровеннее стали они разговаривать друг с другом.
По ночам узники шептались в углах, договариваясь о побеге. Каждый раз возникали новые планы. Не обходилось и без споров. Не лучше ли выждать, говорили одни. Мол, толстяк ефрейтор сказал как-то, что, если будут хорошо работать, скорее отремонтируют дорогу, тогда всех отпустят по домам…
— Да, нашли кому верить!.. За посул денег не берут… Вы уже забыли, как он своими руками убивал больных людей на наших глазах? Это они сейчас, когда бьют их, гадов, стали немножко мягче, кормят вонючим супом и швыряют кусок просяного хлеба… — Эти слова Данило Лукач произнес тихо, но гневно. — Закончим чинить дорогу, всех нас сразу в расход пустят. Или мы уже не сможем на ногах держаться от истощения и сами подохнем. Надо бежать, и чем скорее…