Птицы русского фольклора
Шрифт:
В ресторанах и кафе играла музыка.
— Ну, Хацкель, здесь тебе больше нравится?
— Мне все тут не нравится… И прежде всего не нравится то, что я еще не знаю, где мы сегодня будем ночевать. А я уже падаю с ног…
— Да, — задумчиво сказал Шмая, — свет велик, а бедному человеку негде голову приклонить… Но не унывай! Как-нибудь не пропадем. На крыше теплушки хуже было… Что и говорить, большой город…
— По мне твой город мог бы быть и поменьше, — перебил его Хацкель. — Был бы только у нас теплый уголок,
— Ох, не люблю, когда распускают нюни! Все у нас когда-нибудь будет…
В самом конце широкой улицы путники остановились возле большого полусгоревшего дома. Окна и двери были выбиты, и на тротуаре валялись поломанные стулья, столы, шкафы, загородившие вход в это пятиэтажное здание. С минуту они стояли, рассматривая дом хозяйским глазом.
— Ах черт! Сколько людей могло бы здесь разместиться! Звери никогда не разрушают нор, логов и хижин своих жертв, а вот бандюги… — с грустью промолвил Шмая.
— Что же ты остановился? Нужно идти устраиваться на ночь. Сам же говорил, что город большой и домов в нем много.
— Это правда, но я думаю, сколько труда нужно будет положить, чтобы отстроить эту махину… Одну крышу чинить — сколько работы. Эх, руки у меня чешутся…
— Да отстань ты от меня со своими крышами!.. Когда я стал говорить о лошадях, ты меня чуть не съел, а вот крыши…
— Э, тут ты уже, брат, загибаешь!.. Я ведь не говорю тебе, что хочу иметь такую крышу, что купил бы за бесценок эти дома, набил бы карманы деньгами и зажил бы припеваючи… Я только хочу, чтобы мне дали возможность людям крыши чинить.
— Ручаюсь тебе головой, что крыши от тебя не уйдут… Если живы будем, ты еще немало полазишь по ним и не одну мозоль набьешь… Дай только бог, чтобы стало спокойно на свете. А если все время будет такой гармидер, как теперь, то никому не нужны будут крыши. Гробы будут нужны, катафалки…
Снова прогремело невдалеке несколько выстрелов, послышались душераздирающие крики. Кто-то звал на помощь. По широкой улице промчались синежупанники с обнаженными саблями; искры летели из-под копыт резвых коней.
— Вот они, нынешние хозяева города. Правители, так сказать… От таких добра не жди…
Улица мигом опустела. Гуляющая публика словно сквозь землю провалилась. Всюду погасли огни. Только в одном ресторане заливалась скрипка и слышался хрипловатый женский голос:
Эх, Самара-городок,
Неспокойная я, ды неспокойная я,
Ды успокой ты меня!..
— А чтоб тебя холера успокоила! — выругался балагула и протиснулся в парадное сгоревшего дома.
Шмая двинулся за ним. В кромешной тьме поднялись они на третий этаж, осторожно ступая по загроможденным разным хламом ступенькам, попали в огромную, каким-то чудом уцелевшую
— Давай, брат, тут и сделаем привал, — сказал Шмая. — Ясно, что сегодня никуда уже не пойдем. Отдохнем, поспим, а утром видно будет. Известно, утро вечера мудренее.
— Что ж, я не против.
Оба сбросили на пол свои мешки, кое-как прикрыли досками окна, забаррикадировали дверь, собрали кучу бумаги и разного хлама, засунули все это в камин и растопили его. Бумага тут же загорелась, осветив почти половину комнаты.
— Ну, Хацкель, сейчас тут будет тепло, как в бане, — сказал кровельщик. — Только смотри, топи осторожно. А то как бы мы с тобой не сгорели… Ты уже имел возможность убедиться, что этот дом может хорошо гореть…
— Черт с ним, с домом, лишь бы согреться!..
— Только этого нам еще не хватало — гореть!.. — улыбнулся Шмая, усаживаясь на полу возле камина. — А теперь будь человеком и развяжи свой мешок. Если не ошибаюсь, у нас там еще имеется целое состояние. Там должна быть краюха хлеба и большая луковица, которую Михайло Шевчук дал нам на прощание… Давай справим трапезу!
— Хорошая же у тебя память, разбойник! А я было думал, что ты уже забыл о наших запасах…
— Как же забудешь такое?.. Когда мы сидели на крыше, я еще тогда хотел сказать, чтобы ты развязал мешок, но удержался… Я солдат и знаю, что последний кусок хлеба нужно беречь на самый крайний случай. А вот теперь давай!
Балагула отошел в сторонку, достал из бокового кармана бутылку. Он тихонько откупорил ее зубами и украдкой отхлебнул раз-другой, вытер рукавом губы, взглянул на остаток и поднял бутылку вверх:
— Видишь, разбойник, что я припас для тебя? Божий напиток, сороковочку!.. Хоть и не шибко много ее, но душу согреть хватит…
Потом взял мешок на колени, по-хозяйски развязал его, вынул хлеб, луковицу.
— Что ж, неплохо теперь глотнуть! — подмигнул Хацкель и, наклонившись, чтобы приятель не заметил, еще раз отпил из бутылки.
Шмая неласково посмотрел на балагулу, но тут же развел руками и рассмеялся:
— Откуда ты взял такое добро, жулик ты этакий?..
— Давай раньше по-братски поделимся, а потом уж расскажу, — улыбнулся балагула и, отмерив толстым пальцем половину содержимого бутылки, выпил, а остаток передал Шмае.
— Пей, разбойник, и знай мою добрую душу… Ты, кажется, спрашивал, откуда это у меня? А помнишь, как на последней остановке, возле станции, бандиты наш поезд обстреляли? Тогда к нам на крышу вскарабкалась пожилая барыня с кошелкой. Я ей помог, тащил эту корову на чердак… Ну вот, она за труды и подарила шкалик. Ну, поменьше болтай, выпей скорее. Будем здоровы!
— Так что же, она тебе неполную бутылку дала? — лукаво взглянул на приятеля Шмая.
Тот не нашелся сразу, что ответить, поэтому лишь что-то промычал и стал подбрасывать в камин какие-то папки.