Птицы в небе
Шрифт:
Услышав этот звук из-за перегородки, Саша лихорадочно стала отыскивать глазами что потяжелее и, вцепившись в холодную ручку топора, ещё не зная, что будет делать в следующее мгновение, оказалась за спиной мужчины. Опустив топор плашмя на его голову, она как в тумане видела, что топор прошёл вскользь, незнакомец лишь дёрнулся, устоял на ногах, но рука его перестала удерживать Хельгу. Он медленно обернулся. Или это Саше казалось, что всё происходит слишком медленно.
Хельга тут же с силой пнула кованым носком ботинка незнакомцу под колени. Ноги его подкосились,
– Верёвку, Сашка, ищи верёвку! – орала она.
Но незнакомец ударом кулака в висок заставил её умолкнуть. Хельга мешком свалилась на пол.
Одноглазый повернулся к Саше.
– Зря ты не убила меня. Пожалела. Но я же тебе говорил, что жалость унижает человека. Ты унизила меня. Тебе придётся заплатить за это.
Он подошёл близко. Она видела коричневые рубцы вокруг его страшного глаза, редкую клочковатую щетину. Зубы мелкие, хищные ощерились в злобной ухмылке.
– Беленькая, добренькая, ты мне нравишься, из тебя получится славная маленькая шлюшка. У тебя будут свои деньги, свой дом. Ты заработаешь себе на безбедную старость.
Саша отступала от него. Отчаяние комом подкатило к горлу. Она нащупала топор ногой.
– А-а, ты уже жалеешь, что пожалела меня, не правда ли, моя девочка? Расскажи, что бы ты сделала со мной теперь, в подробностях.
Отступив ещё раз, Саша с силой толкнула одноглазого в грудь. Тот отшатнулся на шаг. Она схватила топор и занесла его над головой.
Одноглазый прищурился единственным глазом.
– Ну? Ты медлишь, – рассмеялся он.
И тут деревянный чурбак опустился на его голову. Одноглазый рухнул и откинулся на спину, глаз ненужно уставился в потолок.
– Дышит. – Хельга, сидя на корточках, нащупала пульс.
И подняла глаза на Сашу.
– Таких уродов нельзя жалеть. Ты слишком добра, – укоризненно покачала головой она, глядя снизу вверх. Говорила она очень чисто, без акцента, только будто немного картавила.
Та молчала. Потом выдавила:
– Спасибо тебе.
– Ой, только не надо, а! Я ненавижу таких уродов, мать родную продаст. Верёвку бы найти.
Она принялась шарить по стеллажу возле выхода.
– У меня есть, – сказала Саша.
Она взяла верёвку со стеллажа, стоявшего возле топчана, перекатила одноглазого на живот и, скрестив кисти его рук, умело накинула петлю. Затянув её, Саша перекинула верёвку вокруг шеи незнакомца. Хельга прищёлкнула языком:
– Да ты мастерски вяжешь узлы!
– Один из моих отцов ходил боцманом на рыболовном судне и, напившись, заставлял меня и мою сестру вязать узлы и лазать по канату, – Саша, потянув верёвку на себя, проверила узел на ногах, – каната не было, приходилось ползать по полу, а потом бить в гонг и сзывать на обед. Этот папаша потом отъехал в приют для умалишенных.
– Знаю я это местечко, – кивнула мрачно Хельга, но сменила тему: – Есть в этом доме что-нибудь поесть?
– Есть солонина и картошка, – Саша вдруг поняла, что сильно замёрзла, – надо растопить печь.
– Хлеба охота, можно купить
– У меня нет денег.
– Пора идти работать, сударыня, работать… мы все здесь работаем и складываемся в общий котёл, – Хельга смуглым пальцем возила по остаткам засохшего теста в чашке, поскребла их ногтем, пожевала, налила вина и выпила, – конечно, Игнатьев, добрая душа, кормит нас задаром, но… Это не значит, что ты должна тут прохлаждаться.
– А ты где работаешь?
– У меня очень хорошая работа, и мне неплохо платит мой мешок с деньгами.
– Ты…
– Я живу на содержании… со-дер-жан-ка, – Хельга, пьяно протянув по слогам, расхохоталась.
Саша промолчала. Поднялась к люку и долго смотрела на серое вечернее небо. Тянуло дымом от фабрики. Багровый диск солнца предвещал ветер на завтра. Саша закрыла люк и спустилась. Зажгла свечу. Хельга, раскинувшись, спала на топчане. Платье, серо-голубое с кружевным стоячим воротничком, со славными перламутровыми пуговками, с кружевными нижними юбками. Всё это купленное на распродаже стоило недорого, но сейчас казалось, что Хельга одета, как светская дама, ведь у неё были даже перчатки, они валялись у входа.
Глядя на огонь свечи, дрожавший в сгустившейся темноте, Саша затихла, сгорбившись у растопленной печки. «Надо искать работу». Попытки её устроиться гувернанткой, служанкой в зажиточные дома заканчивались неудачей. Надо было иметь протекцию, а у неё мать – проститутка. Посудомойкой её принял Мохов с дальним прицелом. На фабрику женщин брали плохо.
Шаги над головой, раздавшиеся в тишине, заставили её вздрогнуть.
8. Иван Дорофеев
Игнатьев, сев в конку, трясся по узкому Базарному переулку. Он опять продрог. Снова шёл дождь со снегом.
Зажглись первые фонари. Двухэтажные дома из красного кирпича тянулись по обеим сторонам улицы. В клубах тумана то ли шли, то ли плыли прохожие. «Здесь, всё не как у нас, даже сумерки и те наступают, кажется, раньше. Может быть, вы уже теперь переводите время?» – вспомнились Дмитрию слова внеземельца, когда тот только приготовился его выслушать и заказал пива. Вопрос о времени показался Дмитрию тогда непонятным, и он пожал плечами. А внеземелец махнул рукой: «А-а, не обращай внимания! Мне всё у вас кажется странным, улицы не те, время не то, даже города не те, много уродов с железными частями тела и мало счастливых, смеющихся лиц».
– А у вас по-другому? – спросил тогда Игнатьев. Внеземелец не ответил, лишь посмотрел поверх кружки с пивом. Пил жадно. Потом сказал:
– Может, когда-нибудь я тебе расскажу.
Вот и Дмитрию было не до того.
А сейчас он вспомнил слова внеземельца и улыбнулся: «Оказаться бы там, в этом Внеземелье, увидеть своими глазами». Но это всё больше казалось неосуществимой мечтой. Дирижабль сгорел, денег нет… и всё настойчивее ходят слухи, что границу с Внеземельем прикроют. Вот и Пётр Ильич сегодня говорил об этом.