Птицы
Шрифт:
На этаж выше, в квартире № 11, мистер Гринвуд, клерк из лавки «До, Ре и К°», специализирующейся на продаже музыкальных партитур, стучал и колотил по радиофору, пытаясь заставить «несносную штуковину» работать, ведь в это время как раз должна была начаться его любимая передача, а то, что за окном бушевала буря и все радиопередачи были отменены, его мало волновало. И когда раздался сперва пронзительный крик, а за ним пол гостиной в паре шагов от него прошили четыре пули, он решил, что началась война, бросился в спальню, где спрятался под кровать.
Квартира № 12 пустовала. Финч был в гостях, если можно это
Что касается мистера Сайлза, коммивояжера средней руки из квартиры № 13, то он принимал ванну в обществе зеленой резиновой рыбки и, когда раздался крик, дернулся и, съехав по скату ванны, нырнул в мутную мыльную воду и набрал ее полный рот.
В квартире № 14 никто не жил. Из людей. Когда-то там обитал сам домовладелец, господин Борган, и, по официальной версии, эта квартира давно стояла запертой. Даже у консьержки не было от нее ключа. И никто в доме не мог предположить, что там обретается некий Барри, очень толстый не-птица, тайком устроившийся в пустой квартире без спроса самого господина Боргана и вообще кого бы то ни было. Мистер Барри Фейррин считал, что ничего плохого не случится, если он поживет у своего старого знакомого и едва ли не лучшего друга (на самом деле нет) господина Боргана. Последние пятнадцать минут он расхаживал по гостиной голышом, раздумывая, стоит ли одеться, или пока время не пришло для его длинного черного пальто, цилиндра и стоящего в кресле зонтика. Когда раздался крик, он остановился и задрожал, отчего его необъятный белый живот заходил ходуном.
Быстро справившись с потрясением, Барри подскочил к журнальному столику, опустил длинный ноготь в чернильницу и написал одно лишь слово: «Начинается!». Затем он облизал ноготь, сложил записку и засунул ее в конверт. Запечатав конверт, Барри ринулся к окну, открыл его и, не обращая внимания на ворвавшуюся в квартиру бурю, позвонил в колокольчик. Вскоре раздался шум винтов, и к окну подплыл одноместный красный клетчатый экипаж. Окошко откинулось, наружу высунулась носатая голова не-птичьего почтальона в красной клетчатой фуражке.
– Срочное письмо! – каркнул Барри. – Мистеру Кэттли. Шелли.
Почтальон принял письмо, и почтовый экипаж скрылся в метели.
Барри закрыл окно, почесал складочку на животе и принялся одеваться. События завертелись…
На шестом этаже в квартире № 15 жил мистер Прюитт. Это был тихий и неприметный человек – он работал на фабрике по изготовлению колес для троффов, флеппинов и фроббинов и очень редко бывал дома, почти все время проводя в цеху. Сейчас же он ел большую луковицу, уставившись в стену, и никак не отреагировал на крик.
В спальне квартиры № 16 лежал мистер Конрад Франки. Бывший шпион, понятное дело, также не слишком озаботился криком. Его вообще больше ничего не заботило.
Что касается мистера Си, несчастного обитателя квартиры № 17, то он пытался склеить из осколков свое сердце, в очередной раз разбитое какой-то красоткой. Клеем ему для этого служили шоколадные конфеты в виде дирижаблей и мороженое марки «Флё. Душевный Портной» (с ванилью). «Флё. Душевный Портной» (с ванилью) могло заштопать любую душевную рану.
В квартире № 18 адвокат мистер Джессил расхаживал по своему кабинету со словарем-растолкователем и читал значение слова «пройдоха». Он слышал его слишком часто в свой адрес и до этого никогда не знал, что оно точно значит. Прочитав, он захлопнул словарь и с гордостью провозгласил:
– Да! Я пройдоха! Но все равно попросил бы вас, сэр, прибавлять «эсквайр»!
Тогда-то его крик и застал. Мистер Джессил вжал голову в плечи и, забравшись на диван, нырнул под плед, где и затрясся в ужасе; снаружи остались торчать лишь его эсквайрские пятки.
Обитательница седьмого этажа, мадам Флёрхаунд из квартиры № 19, тосковала по своему дурманному зелью из Краекк. Ее колотило, ее прошибал пот и почему-то чесотка. Буря всегда для нее была подлинным испытанием. Она даже не заметила, что кто-то кричал, поскольку пребывала в мире собственных иллюзий и болезненных наваждений.
Мистер Драммин из квартиры № 20, бывшая звезда театральных подмосток, устроился в кресле у камина с бутылкой дорогого вина. На полу рядом с ним уже стояли еще три опустошенные. Он глядел на фотокарточки в рамках, расставленные на каминной полке, и скучал по своей кузине и ее дочери, Полли из Льотомна. Когда он услышал крик, то в первое мгновение напрягся, но тут же презрительно бросил: «Переигрываем, милочка!» – после чего снова вернулся к вину и разглядыванию фотокарточек.
А что касается мадам Клары Шпигельрабераух из квартиры № 21, няни, а еще, если верить слухам, родственницы домовладельца, то ее квартира была пуста. Младенец, которого она ненадолго оставила в колыбели, был похищен и убит, а сама она, почувствовав это, закричала от невыносимой боли и ненависти.
Ее крик все еще висел в воздухе, словно эхо от него не хотело замолкать, но она уже давно не кричала.
Клара Шпигельрабераух поднялась на четвертый этаж, открыла дверь квартиры семейства Джей, прошла через эту самую квартиру и замерла на пороге комнаты, в которой обитал Сергиус Дрей, мнимый дядя и подлинный злодей.
Финч и Арабелла уставились на нее со страхом. Лицо мадам Клары побелело и ничем не отличалось от снега на полу комнаты. Ее нос удлинился на глазах, а глаза изменили форму и почернели. Несколько мучительно долгих мгновений она не мигая глядела на тело младенца на полу. А затем, склонившись к нему, взяла его на руки.
– Мадам Клара! Это не мы… – попытался сказать Финч, но с пересохших губ сорвалось лишь какое-то невнятное бормотание.
– Это сделали дядя Сергиус и Птицелов, – добавила Арабелла.
Мадам Клара будто их не услышала. Прижав к груди птенца, она заплакала.
Дети глядели на содрогающуюся спину этой несчастной женщины, глядели на то, как она стала покачиваться, словно задетая пружина, и молчали.
Впрочем, никакие слова не понадобились.
В какой-то момент мадам Клара просто прекратила плакать. Она замерла, словно решилась на что-то или просто прекратила дышать. Няня обернулась, и дети с удивлением увидели, как младенец на ее руках рассыпается снежным крошевом, опадает снежинками на пол, проходя сквозь ее пальцы. Спустя мгновение его не стало.