Пугливая

Сен-Жермен Лили

Из-за чердачной двери до меня доносились их приглушенные голоса, я слышал, как они разговаривали. Он злился. Она кричала. Через несколько часов прямо за дверью раздался рёв дрели. До меня дошло, что он меняет замок. Он меня запирает. Чтобы не впускать ее ко мне.

На какой-то миг меня охватывает паника, но я и так здесь несколько дней без еды, и уже слишком далеко зашел. После этого до меня доносятся лишь гортанные боевые крики несущейся вниз женщины, интенсивность и громкость которых нарастает на протяжении всей долгой темной ночи. Я плачу, но слез нет.

Я думаю о кричащей внизу девушке с соломенными волосами и зелеными глазами, и мне жаль, что

я не родился для нее другим человеком. Я любил ее. И всё ещё люблю. И от этой мысли я обретаю покой, чувствуя, как погружаюсь в темноту, знакомую лишь лежащему в ящике мальчику, который потирал пальцами потрескавшиеся доски и повторял песню, что пела по вечерам его мать. Сейчас у меня нет сил петь, нет сил даже плакать нормальными слезами, но это ничего, потому что в голове я все еще слышу голос своей матери. Вижу, как она стоит вдалеке, протягивая мне большой стакан воды, и бегу к ней. Это снова мой десятый День рождения, и на этот раз я проявляю твердость, я не сажусь в фургон вслед за Рэем, а со всех ног бегу к своей маме. И приблизившись к ней, я вижу, как она прекрасна, вижу, что стакан воды превратился в пакет молока, но на нем нет ничьей фотографии, потому что это рай, и здесь никого не заманивают в фургоны, чтобы отправить на небеса, а на пакетах с молоком не печатают лица пропавших детей. Я пью молоко из пакета, и оно вкуснее всего, что я когда-либо пробовал. Мать смотрит на меня с улыбкой, протягивая мне кусок разноцветного именинного торта, и все отлично.

— Убивает не голод, — говорил мне Стивен Рэндольф.

А жажда.

 

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Лео

Если бы меня спросили, где бы мне хотелось провести свою жизнь, я бы ответил: «Не там, где я сейчас нахожусь».

В смысле — мне никогда не выбраться из этого города, теперь это совершенно ясно. Это стало очевидно где-то между тем, как я обнаружил у нас на чердаке в ящике Дэймона Кинга, а затем всего через несколько часов уже держал на руках свою новорожденную дочь. Если новость о существовании Дэймона и о том, что он сделал, была придавившей меня к этому месту грудой кирпичей, то малышка Грейс стала цементом, заполнившим все пустоты и не оставившим никаких сомнений в том, что я здесь застрял.

После ее рождения мне хотелось сбежать. Я совсем этим не горжусь.

Большую часть времени я работаю в гараже, меняя масляные фильтры и «прикуривая» автомобили для усталых водителей, которые заскакивают перекусить «У Даны» и не выключают фары. От меня не ускользнула ирония того, где я работаю: аккурат перед тем местом, где произошла авария. Черт, стоит мне бросить камень, и я попаду прямо на отрезок шоссе, где Дэймон пытался убить меня, и где он фактически убил маму Кэсси, но такова уж жизнь в Ган-Крике. На одном участке длиной в три с половиной километра происходит сразу всё и ничего.

Я работаю, чтобы что-то делать, мне просто необходимо чем-нибудь занять руки и голову, потому что в нашем доме слишком тихо.

В ночь, когда родилась Грейс, во мне словно что-то щелкнуло. Кэсси была чертовски храброй. Чтобы родить на свет ребенка, ей пришлось вынести так много боли, так много страданий, а мне оставалось лишь носить ей колотый лед, до онемения пальцев массировать ей спину и беспомощно смотреть, как она дышит, стонет и корчится от боли. Кэсси была рождена, чтобы стать матерью. Я понял это еще во время ее беременности, по тому, как она разговаривала со своим животом, когда я втирал масло в ее постепенно растягивающуюся

кожу. Но когда она поднатужилась и, сделав последнее усилие, вытолкнула из себя нашего ребенка, а затем достала из воды крошечное существо и положила его себе на голую грудь, я увидел, как Кэсси заново родилась. От этого я полюбил ее так, что не передать словами. Могу лишь сказать, что ради них с Грейс я сравняю с землей весь этот мир.

Иногда я думаю о том, что сделал с ней Дэймон. Авария и тюрьма — это ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить ей за все эти пустые годы. Я не душегуб. Но я убийца. За своих девочек я бы убил. И ради их безопасности я пойду на что угодно.

Хотя иногда я вспоминаю, как она рыдала, когда мы хоронили Дэймона во дворе, под каштаном. Я сказал ей, что сделаю всё сам, что мы с Пайком сможем выкопать яму быстрее, если Кэсси останется дома, но она настояла на том, что сделает это собственными руками. Всё это. В итоге это мой брат стоял в окне теплой гостиной и, держа на руках маленькую Грейс, смотрел, как мы с Кэсси опускаем Дэймона Кинга в место его последнего упокоения. В яму, где, как мне недавно стало известно, было зарыто тело Дженнифер.

 

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Кэсси

За окном нашей кухни растёт старый каштан.

В детстве, я сидела на этом дереве и осматривала свои владения: простирающиеся во все стороны необъятные поля.

Прислонившись к нему, мы с Лео занимались любовью. Лео так прижимал меня бедрами к шершавой коре, что она впивалась мне в спину и царапала кожу.

Теперь под ним завернутые в целлофан кости Дженнифер. Погребенные без лишнего шума, без надгробия и без отпевания.

После того, как мы ее похоронили, сколько бы я не засыпала землёй ее последнее пристанище, в почве неизменно образовывалось углубление. Сколько бы я ни стояла у ее могилы на коленях, молясь за ее душу. Сколько бы ни приходила она ко мне в кошмарах, своими огромными глазами умоляя ее спасти.

Земля ни на секунду не давала мне забыть, что под ней покоится Дженнифер. Там же, в коробке в форме сердца, в которой раньше хранилось свадебное платье моей матери, лежит и их ребенок, чья душа оказалась слишком хрупка, чтобы пережить ту жестокость, в результате которой она пришла в этот мир.

Вечер выдался холодным. Эта зима была такой же суровой, как и предыдущая, но теперь пришла весна. Скоро станет совсем тепло. К счастью, у нас есть страховые деньги, полученные по полису моей мамы. Благодаря им наш дом круглосуточно отапливается, и мы можем платить за дрова, а не воровать их.

Лео растянулся на диване, его большие руки кажутся просто огромными, когда он гладит ими по спине нашу дочь.

Ей всего месяц. Она стала для нас полной неожиданностью, но чем-то настолько прекрасным и совершенным, что благодаря ей я обрела счастье, о каком не могла и мечтать теми одинокими вечерами, когда в этих четырех стенах не было никого, кроме нас с Дэймоном.

Я могла бы смотреть на них двоих всю свою жизнь. На то, как она прижимается ухом к его груди, на размеренный ритм их дыхания, которое им каким-то образом удаётся синхронизировать, и на то, как много в ней от него и ни капли от меня. Может, я и носила ее девять месяцев в животе, но она целиком и полностью дочь своего отца.

Мы уже говорили о переезде, но оба решили, что лучше остаться здесь. Чтобы приглядывать тут за всем. Нам бы не хотелось, чтобы кто-нибудь чужой покопался на нашем участке и обнаружил то, чему лучше оставаться в земле.