Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь
Шрифт:
Я пожала плечами, не понимая, чего он хочет. Отросшие волосы поднимались над головой пушистой копной и действительно напоминали парик. Я кивнула головой, вырвалась. Хорошо, что в прихожую выскочила Вера, за ней – Люси. Они подхватили гостя и повели в комнату. Там сразу же наступила тишина. Гость, очевидно, был человеком значительным. Подозреваю, что было заключено пари: придет или нет? И мои барышни выиграли.
Я решила не ложиться спать, по мере сил контролировать ситуацию, и уселась на кухне так, чтобы мне была видна входная дверь. Ко мне время от времени забегали гости, заказывали бутерброды, требовали пиво, лед, шампанское.
Около
– Хорошенький домик…
Я не могла поддерживать разговор. Я вообще еще не привыкла разговаривать.
Гость сел напротив и снова вперился в мое лицо пристальным взглядом.
– Где-то я тебя видел.
Мне казалось, что я, как листик, лежу на стекле под окуляром микроскопа – даже почувствовала, как во мне в беспорядочном броуновском движении забегали какие-то молекулы. Он опять взял меня за кончик подбородка и повертел влево, вправо. Я дернулась, сбросила со стола корзину с хлебом. А когда подняла ее с пола, он уже удовлетворенно улыбался, закуривая сигарету:
– Вспомнил! Такие зеленые глаза можно увидеть раз в жизни…
Он курил, выдерживая многозначительную паузу, не сводя с меня холодных глаз.
– Я видел твою фотографию в метро, когда посещал столицу… Вряд ли я ошибся, у меня хорошая память на лица. Тебя разыскивают.
Я не могла, не могла говорить…
– А ты, – продолжал он, – не хочешь, чтобы тебя нашли. Это любопытно…
Я попыталась встать и уйти, но он удержал меня за руку и усадил на место.
– Итак, ты что-то натворила. Что же?..
Держа меня за руку, он подсел ближе. Я с трудом выдерживала его прикосновение. И не только потому, что оно было наглым и настойчивым, – я пребывала в том состоянии, когда любое человеческое прикосновение вызывало отвращение. Я могла гладить собак, держать на руках кошку, кормить рыбок, птичек, стерпела бы, если бы на грудь мне вползла крыса или уж, но от прикосновения чужих рук у меня мутилось в голове. Ночь начала заполнять мозг. Он слегка потряс меня за плечо:
– Ну-ну… Зачем так волноваться? Все решается мирным путем. Расслабься… Я тебя не съем…
Он делал большие паузы между фразами, и от этого становилось еще страшнее – каждое слово казалось значительным, будто незнакомец знал обо мне все.
– Мне правда не интересно, кто ты и откуда. Если ты боишься, значит, есть на то причины. Я их выяснять не буду. – Он снова помолчал несколько секунд. – Но если есть такие причины, их нетрудно установить. Логично? Тем более мне, – он сделал особый акцент на последнем слове, – это очень просто сделать.
И-и-и-е-е-ла-а-ну-у-ум…
– Итак, – продолжал он, не зная, с кем имеет дело, – мы удачно встретились: в нужное время да еще в нужном месте. И должны помочь друг другу. Предлагаю: услуга за услугу. Согласна, куколка?
Мне захотелось выть долго и протяжно. Плоская теплая ладонь поглаживала меня по колену, и отвращение от этого прикосновения было так велико, что я не могла понять, о чем идет речь.
– В общем, так, – рука остановилась и осталась лежать на моем колене, как раскаленное дно сковородки, – мне нужны кое-какие документики твоего хозяина. Собственно говоря, ради этого я сюда и пришел. Я тут уже все осмотрел – сверху ничего! Скорее всего, они – в сейфе. Вот их ты мне и достанешь. И я забуду о твоем существовании. О’кей? Или ты хочешь денег? Скажи – нет вопросов!
Тут
Картина растаяла лишь тогда, когда я почувствовала его губы на своей шее. В этот момент в кухню влетела Вера. Вид у нее был воинственный.
– Все понятно! – закричала она и сбросила со стола стаканы и фужеры. Они разлетелись на мелкие кусочки. На шум прибежала Люси. Обе принялись что-то кричать…
Мне было все равно. Я не могла больше нырять в пучину человеческих страстей. Поднялась и пошла к себе. Как во сне, поднялась по ступенькам на «антресоли» и легла на кровать. Очень болела голова.
Любовь – это больно. Когда она уходит – остается память тела. И эта память делает невыносимыми другие, новые отношения. Вот почему я думаю, что человек должен жить один. Навязывать другому свою волю, привычки, комплексы, неудовольствие, вкусы, образ жизни – противоестественно. Желать от другого повиновения, подчинения и максимального откровения – подло. Если бы я поняла это раньше…
Когда-то давно я читала скучный роман Фаулза – «Женщина французского лейтенанта». Сначала он показался мне затянутым, надуманным и приторным. Главная героиня была притянута в него за уши из другого времени: молодая женщина, жаждущая свободы и идущая к ней через обман и страдания. Откуда было взяться такой в Викторианскую эпоху! Потом я поняла, что мастерское описание времени, природы, истории – лишь окантовка, которой гениальный романист очертил одну идею. Она укладывается в короткий лозунг: «Люди, вы свободны!» Но страх и иллюзии, навеянные воспитанием, привычками, всем тем, что присуще роду человеческому, гонят нас друг к другу, как волны океана. И ничего с этим не поделаешь…
Я отвлекаюсь, прости. Но, тогда, следуя за клубком, который разматывался у меня под ногами, я о многом передумала и многое поняла. Мысли и картины, возникающие в моем мозгу, не давали впасть в отчаяние.
Тем более что через несколько часов после инцидента на кухне я шла по предрассветному городу – совершенно свободная, все в тех же джинсах и кожушке. Избитая и… счастливая. Начинался новый день. И мой обостренный нюх больше не улавливал едкого запаха умершей любви.