Шрифт:
Глава 1
Так как хуже уже быть не могло, стало лучше.
(Ф.Кафка)
Первые две недели после того вечера этот сон снился мне каждую ночь. Порой он тянулся невыносимо долго, со всеми подробностями и страхами, а бывало, врывался короткой панической вспышкой, оставляя неприятное и тревожное послевкусие.
Разбитое зеркало, распахнутое окно, женский силуэт на его фоне.
Тем не менее, мне прекрасно известно, кто эта женщина. Ведь всё это происходило на самом деле, просто мозг отчего-то зациклился и поставил на повтор не самое приятное воспоминание.
«Это ты во всём виновата. Ты сама. Помни об этом всегда!».
Я вижу капельки крови на своей бледно-голубой футболке и на кафельной плитке тоже. Я хочу объяснить ей, что ни в чём не виновата, но никак не могу, потому что слишком старательно всматриваюсь в её лицо, словно это принесёт избавление.
Её саму я не боюсь, но от резких слов и упрёков делается болезненно, мучительно, плохо. Я поворачиваюсь к зеркалу и вижу в нём себя, всю покрытую трещинами, искажённую и мерзкую. Вот от чего мне по-настоящему жутко.
Потом она стала сниться мне реже, а спустя месяц сюжет сна перестал быть повторяющимся и однообразным. Иногда это я разбивала зеркало, иногда она, временами мне казалось, что я, переполненная её жгучей ненавистью, смотрю на себя со стороны, и просыпалась в слезах от невыносимой жалости к себе.
Вот уж чего я не ожидала, так это того, что могу быть столь впечатлительной.
В моей жизни произошло множество неприятных ситуаций, и ни одна из них не снилась мне с такой невыносимой настойчивостью.
— Может, ты чувствуешь перед ней вину? — предположила Лиза, когда в очередной раз я пожаловалась ей на доставучий сон.
— Нет, конечно. Она взбесилась на ровном месте.
— Ну, да-да, — Лиза иронично покивала. — Я помню, что в намеренном соблазнении Томаша у Нади на глазах ты отказываешься сознаваться.
— Потому что такого не было!
— Давай не будем начинать заново? Такое было. И Надя это видела. Без разницы, по чьей инициативе, твоей или его, но то, что её бомбануло именно поэтому — сомнений нет. А вот почему она тебе снится — понятия не имею. Я знаю, как избавиться от прыщей, секущихся волос и надоедливых парней, а как от плохих снов — без понятия.
Была уже середина лета. Июль. Стояла жара. Москва утопала в сухой автомобильной пыли. Затянутое смогом небо почти не дышало, и солнце, с трудом пробиваясь через его толщу, изматывало духотой и парилкой. Мы валялись на сизой газонной лужайке возле искусственного, обложенного бетонными плитами пруда, в котором купаться было запрещено, и время от времени полоскали в нём ноги.
Уехать на каникулы нам с Лизой было некуда, приходилось маяться в городе. Раз в неделю, по субботам, мы катались в Серебряный бор, чтобы искупаться, но каждый день дороги обходился дорого. На одно метро туда-обратно — сто рублей.
— Странно всё же, что Надя так внезапно от нас ушла. Из-за этого сна я о ней часто вспоминаю.
— Ничего не странно, —
— Это только твои догадки.
— Пусть догадки. Зато известно, кто точно в курсе…
Щурясь на солнце, она с призывной насмешкой продолжала на меня смотреть.
— Ну чего тебе? — вспыхнула я, чувствуя, к чему она клонит.
— Ты всё ещё его любишь?
— Ты прекрасно знаешь, что я никого не люблю, — ответила я твёрдо.
— Как же. Это ты будешь Бэзилу заливать, — она снова откинулась на траву.
Лиза была красивая. Броская. Крашеная блондинка с огромными карими глазами. Папа у неё был армянин, а мама украинка. Эта гремучая смесь кровей подарила Лизе пышущий здоровьем цвет лица, меланхоличный взгляд, большой рот с идеально ровными белыми зубами и отличную фигуру. Ростом Лиза была чуть ниже меня, но её груди и попе я откровенно завидовала.
В списке моих достоинств они точно не значились. Зато мне было неведомо слово «диета» и лишние килограммы, что, по Лизиным словам, очень облегчало жизнь.
Впрочем, моя внешность меня вполне устраивала. Красавицей я себя не считала, но по количеству внимания, получаемого от противоположного пола, не трудно было догадаться, что с этим у меня всё в порядке. Только в отличие от Лизы, я это внимание не очень-то жаловала. Оно хоть и льстило самолюбию, но потом ещё больше угнетало тем, что с ним нужно что-то делать: оправдываться, словно я в чём-то виновата, и муторно разжёвывать, почему не могу ответить взаимностью.
Именно поэтому для решения этих и других неприятных моментов мне и понадобился Бэзил. Вообще-то мы с Васей Стёпиным были друзьями. Нормальными, обычными друзьями без всяких там френдзон или неосознанных влечений. Просто нам обоим было выгодно, чтобы другие считали, будто мы вместе. Ему — отшивать надоевших девушек, ссылаясь на то, что я «всё узнала», а меня это избавляло от ненужных поклонников и объяснений.
Совсем рядом, почти над нами, послышался странный шум. Мы с Лизой резко сели.
Неподалеку стояла низенькая, странного вида старушка в смешной панамке и кормила огромную стаю голубей. Хлопанье их крыльев и было заставившим нас вскочить звуком.
В руках у старушки был прозрачный пакетик с крупой, которую она рассыпала вокруг.
С другой стороны к голубям со всех ног мчался трех-четырёхлетний малыш и, яростно размахивая руками, с криками «птички» он ворвался в голубиный круг. Птицы шумно вспорхнули.
За мальчиком неспеша шёл ухмыляющийся папаша. Высокий круглоголовый лысый мужик. Старушка с укором посмотрела на мальчика и переместилась в сторону, однако мальчик с папой дождались, пока она снова не насыплет крупу, и голуби, громко курлыкая, не слетятся к её ногам.
После чего, как и в тот раз, завопив «птички», мальчик бросился их разгонять, а папаша довольно захохотал. Старушка расстроенно покачала головой и побрела дальше. Голуби летели за ней.
Отец с сыном, держась на расстоянии, продолжали настырное преследование. Старушка пыталась ускориться, но в соревновании с ними у неё не было ни малейшего шанса.