Пуховый птенец пингвина
Шрифт:
И освоил-таки отпускник среднюю полосу державы, и даже затаборился по ту сторону Полярного круга. И находил он большую приязнь в рассредоточении, в отдыхе малыми группами, когда нету вокруг миллионного, заморачивающего мельтешения лиц, а всего лишь соседствуют с тобой тридцать семь человек, все из разных ведомств и министерств, что опять интересно, не утомительно («А что же это, скажите, за специальность такая — инвеститор? Прогрессивки у них бывают?») И соседствует с нашим отпускником Петр Евграфыч, занимает рядом коттеджик, крайне тонкий природолюб, составитель уникальной фонотеки «Слушай: лягушки!», где премьерствует лично им открытый в майскую ночь трехоктавный
И вот тут мы нажмем на тормоза: стоп, что за слово было обронено нами — «коттеджики»? Откуда они взялись для отпускников посреди заветной природы?
А взялись они ко времени и очень полезно, потому что наряду с дредноутной неразворотливостью курортных кузниц здоровья стала укрепляться разворотливость и здоровая предприимчивость службы быта.
Не без того и теперь: в штыки и параграфы было принято перспективное дело.
— Это мы знаем, — говорили администраторы известной формации. — Это мы можем взять в толк, что пытаются протаскивать в жизнь отдельные мелкие администраторы под маркой заботы об отпускниках. Пансионатики на тридцать коттеджиков, турбазы на сорок палаточек, кемпинги для «жигулятников» под купами и под кронами... А все для того, чтобы уйти из-под централизованного глаза милиции в отшибную местность. Чтобы легче было списывать да красть там пиловочник, сиккативы, оксоль-олифу и скобяной товар! Вот зачем это делается, а никакая тут не организаторская пластичность, никакие там не высокие помыслы!
Понятно, соображения эти были дремучими и берложными. Но мощно цепляли они даже в неискривленных сознаниях ту басовую струну, где сердцевина рачительности помещена в оплетку недреманности. А вдруг и вправду — не инициатива? Вдруг всего лишь — для злоупотреблений?
Оттого на первых порах не то что под лупой — под микроскопом начинала обустраивать новый отдых людей служба быта. Но под бурчания, бубнения и ревизорские рейды (а вы знаете также, какое в условиях ослабленного надзора, в тридцати этих домиках без общего коридора с дежурной, может произойти разложение?) появились примеры отличные, достойные тысячи подражаний и широчайшей огласки.
Так, под крылами Уткинского бытуправления образовались три зоны отдыха плюс Дом рыбака. На берегу реки Старой, неподалеку от Уткинска, стоят шесть десятков двухместных домиков: веранда, мебель, холодильник, электроплита, за »все и про все рубль сорок в сутки. Здесь же прокатный пункт службы быта, где бери ты, согласно запросам, хоть спортивную, хоть туристскую сбрую. И над всем над этим — коменданты, паспортисты, завхозы, эксплуатационники, кастелянты, банные истопники — одна все успевающая семья Макавеевых, отец, мать да дочь.
— Ну, — все же обуреваемые подозрительностью, говорили, кому положено, да и теперь говорят, — страна большая, в ней не без Макавеевых. Есть, очевидно, бессребреники, трудяги, есть не ворующие даже тогда, когда их служба удалена от ближайшей милиции более чем на сто семьдесят километров. Но все-таки, в общем и целом, какой-то запашок идет от этой инициативы — строить мелкие пансионаты и базы — какая-то потачка и привкус. В идее мощных санаторных кузниц здоровья есть больше приемлемого. Хотя бы: сеть мелких пансионатов лекционной пропагандой охватить будет трудно. А медицински? Пусть бы себе енот вбежал в город Сочи и при тамошней мощной медицине укусил за ляжку курортника —
И все-таки под бурчания и бубнения, ставшие ныне уже несколько фоновым, а не совсем распорядительным гулом, клятая всеми, руганная до отсутствия живого места, но все равно ищущая и с большим будущим — служба быта по всей стране закладывает свои пансионаты и кемпинги. Кругом средь природы появляются маленькие оазисы отдыха миллионов. И терпеливая, скромная служба быта, сдруживаясь с могущественными ведомствами и министерствами, исповедуя то прогрессивное, что называется межотраслевой диффузией, ширит и улучшает сеть этих оазисов. И в этом деле любому и каждому, от кого зависит, хорошо бы споспешествовать службе быта. Но славен будь даже тот всяк, кто мог помешать, но хотя бы не мешал диффундированию.
Природа не терпит пустоты
Увы!
Проснувшись, Шепенок В. Д. не почувствовал себя, как обычно, знатным. Однако в известной степени человек несгибаемой воли, хотя и в беде, натощак он не закурил, под открытой форточкой сделал вольные упражнения и отправился выпускать консервы. Сверхспросные эти консервы в невероятном количестве выпускало Томпакское объединение, во главе которого и стоял Шепенок.
А в столице республики были уверены, что в этот день приедет сюда только что знатный, а вот уже и опальный директор. И десятки крупнейших республиканских работников уже разыгрывали про себя, как это будет и как они, работники, себя поведут. Значит, туча тучей войдет к ним в кабинет флагман республиканской консервной индустрии, ткнет пальцем в газету и скажет:
— Мало меня без вины бить рублем, так еще и в газете ославили?
А они, республиканские работники, выйдут из-за стола и скажут, приобняв гиганта за плечи:
— Ну, Викентий, ты знаешь ведь, на каком ты кругом счету. Но ведь требовалось, чтобы кто-то понес наказание, а ты — человек-утес, только таких и наказывать, когда наказывать совершенно некого и, прибавим мы, не за что.
Но не приехал в столицу Шепенок, лишил многих возможности выразить себе соболезнования, поскольку комитетом народного контроля республики был наказан директор на одну зарплату (за невывоз потребителям готовой продукции), и министр пищевой промышленности (за то же самое) наказал директора еще на одну зарплату.
И вот в чем было дело, товарищи: в таре. Заковыристо и плачевно обстоит у нас дело с тарой, так что и по сей день лишь один вид изделий в стране затаривается стопроцентно и полно — покойники.
Раньше, конечно, было много и много проще. Раньше столь строго не взыскали бы с В. Шепенка. И ходил бы он в консервопроизводящих законодателях и маяках. Потому что главное было раньше — произвести как можно больше продукции. Что и делал Шепенок, давая десятки миллионов консервных банок в году, перерабатывая за день до двух тысяч тонн одних только томатов.