Пулеметчик
Шрифт:
— Хочешь горячую ванну?
— Я хочу тебя. Почему ты не улыбаешься?
— Я слишком долго ждал.
И я растирал замерзшие ладошки и целовал замерзшее ушко и притащил плед и расстегивал все эти пуговицы и крючки, путаясь в них и рыча от нетерпения под хрустальный смех Наташи…
И время остановилось, только горел ночник и мы сплетались и расплетались и в какой-то момент мелькнула мысль, что не хватает метели, чтобы чертить на стекле кружки и стрелы…
И заснули мы только поздней ночью.
Звонок
— Михаил Дмитриевич, к вам полиция.
Да, вот только их-то и не хватало.
Вот лучшая в мире женщина, а вот твоя чертова жизнь…
Накинув халат, я вышел в прихожую, прикрыл за собой дверь, крутанул головку замка и нажал на ручку. В щель, перекрытую цепочкой, стали видны несколько фигур на площадке, двое точно городовые.
— Что случилось?
— У нас постановление о производстве обыска. Извольте отворить, — одна из фигур шагнула из тени вперед.
Ну кто бы мог подумать. Кожин!
Мы с некоторым обалдением смотрели друг на друга, полицейский опомнился первым.
— Открывайте, Михаил Дмитриевич.
— Видите ли, Николай Петрович, не могу. У меня дама.
Брови Кожина поползли вверх.
— Да вы издеваетесь!
— Нисколько. У меня действительно дама и будет крайне неудобно, если вы сейчас войдете с обыском.
— У меня предписание. Потрудитесь открыть!
— Не ранее, чем уйдет дама.
— Черт знает что такое!
— Миша, что случилось? — раздался голос из комнаты.
Я развел руками, показывая Кожину, что ни словом не соврал.
— Все в порядке, это по делам квартала, спи, — ответил я Наташе и снова повернулся к топтавшимся на площадке чинам. — Николай Петрович, если вас устроит мое слово, я готов отдать вам ключи с тем, что вы дадите нам час. Но заранее предупреждаю, что на днях в квартире была большая уборка и много чего выкинули, вы можете справиться у дворника.
На том и договорились.
Мда. Вот таким вот нехитрым способом Штирлиц уже третий год водил Гестапо за нос. Удивительное дело, насколько крепки здесь условности. Арестованные ведут себя строго в соответствии с неписанным кодексом, а если нарушают его — их разбирает суровый товарищеский суд. Полиция… да и полиция тоже. Читал в мемуарах кого-то из охранителей, что премьер-министр Горемыкин в 1906 году запретил обыскивать в поездах женщин, подозреваемых в перевозке литературы или оружия, потому как это “неприлично”. А это, на минуточку, второй год революции был, забастовки, политические убийства ежедневно и вообще бардак по всей стране, однако — неприлично и все тут.
Наташа уехала на извозчике, которого свистнул швейцар, а я поспешил в клуб-столовую, где меня дожидались полицейские.
Обыск, разумеется, ничего не дал — я что,
— Николай Петрович, объясните, ради бога, откуда с вашей стороны такое пристальное внимание к моей персоне? Да, я занимаюсь артелями, строю дома, общаюсь со студентами. Да, я придерживаюсь республиканских взглядов. Да, я бываю во Франции, Германии и Швейцарии. Да, я знаком с множеством людей, от князей до чернорабочих, наверняка кто-то из них в неладах с законом. Но какие конкретно ко мне претензии?
— Кропоткин.
— Что?
— Вы были у Кропоткина в Лондоне.
— Да, был, но я этого и не скрываю — Петр Алексеевич выдающийся ученый, и я один из многих, кто у него был. Мы даже сфотографировались на память, карточка лежит у меня в столе дома на Знаменском, можете поехать и убедиться.
— Слишком много на вас сходится.
Я развел руками.
— Ну так я я варюсь в гуще общественной жизни, а не сижу в конторе или дома. И вы, кстати, всегда можете навести обо мне справки у вашего предшественника, господина Зубатова.
Кожин задумался, потом посмотрел мне прямо в глаза и спросил:
— Вы можете дать мне слово, что вы не социалист-революционер, не анархист и не социал-демократ?
— Конечно, — ответил я честно, поскольку действительно не состоял ни в одной организации, как и большинство “практиков”. — Кроме того, хочу напомнить, что я американский гражданин и в следующий раз я потребую защиты у консула.
Что, Николай Петрович, не нравится? То-то же, зря ты про Кропоткина ляпнул, это по всем статьям выходит незаконная слежка за иностранцем, да еще и за рубежом! Так что играть можно не в одни ворота.
— Хорошо, — протянул полицейский. — Будем считать, что недоразумение улажено, но оставайтесь пока в городе.
— А вот тут, боюсь, придется вас огорчить, мне необходимо выехать в Петербург.
— Отложите поездку.
— Не могу, чемпионат ждать не будет.
— Господи, какой еще чемпионат???
— Чемпионат мира по фигурному катанию.
Кожин исполнил классический фейспалм.
— С вами с ума сойти можно, Михаил Дмитриевич!
***
— С вами с ума сойти можно, Михаил Дмитриевич!
— А как вы хотели, Сергей Васильевич, иновременной агент, чужеродное тело, физические и социальные возмущения вокруг меня будут просто по определению.
Зубатов только покачал головой. Говорили мы с ним в его кабинете в Департаменте полиции, на Фонтанке, против Михайловского замка, куда я приперся в наглую и передал визитную карточку заведующему Особым отделом. Ждать в вестибюле среди ваз и пальм пришлось всего пять минут — я так понимаю, полицейский чиновник успел только обернуться туда-сюда, приняли меня без промедления.