Пуля для карателя
Шрифт:
Снаружи стало как-то тихо.
– Товарищ капитан, что за хрень? – прошептал Замятин. – Вы же ни бельмеса по-немецки… Что вы сейчас крикнули?
– А вот это, мой друг, не твое собачье дело… – пробормотал Ломакин. И тут неожиданно в его руке оказался пистолет «ТТ», и грохнул выстрел. Замятин, не успев изумиться, откинулся на спину, стал давиться кровью.
Пшиговского словно молния пронзила, он замер в скрюченной позе, глаза вывалились из орбит.
– Пан капитан, что вы де… – договорить он не успел, получив пулю в лоб!
Ложкин уже протиснулся на полкорпуса в яму, как-то замер, словно почувствовал беду. А ведь еще немного, и ушел бы в подземелье, к чертовой русской матери! Ломакин несколько раз выстрелил ему в живот. Ложкин скорчился
– Товарищ капитан, что вы творите… – выдавил Замятин вместе с кровью.
– В оврагах твои товарищи догнивают, – процедил Ломакин, – да в трубу Аушвица вылетают… – Он снова дважды надавил на курок и выстрелил в сержанта. Дождался, когда затихнет агония, потом навострил уши.
Каратели помалкивали, явно заинтригованные.
Ломакин откашлялся, снова выкрикнул по-немецки то, что уже говорил, и добавил на русском, учитывая национальную принадлежность присутствующих:
– Солдаты, не стрелять, когда я выйду! С вами говорит сотрудник немецкой разведки, я выполняю указания полковника Алекса фон Ритхофена и майора Кристиана Гайдриха! Вы должны немедленно доставить меня в отдел разведки 9-й армии! Повторяю для тупых и плохо слышащих! Я не советский шпион! Все шпионы убиты мной, можете убедиться! Я служу великой Германии и требую уважительного к себе отношения!
– Так вылезай, посмотрим, что ты за гусь такой… – неуверенно пробормотали снаружи.
Он выполз на карачках из воронки – грязный, как черт, весь забрызганный кровью, – отбросил пистолет и поднял руки, демонстрируя, что не вооружен. На краю воронки стояло не меньше десятка вооруженных личностей – в черной униформе зондерполка «Дирлевангер», увешанные оружием, боеприпасами. Лица смутно очерчивались в ночи, солдаты таращились на него, у многих явно чесались кулаки врезать по рылу этому «сотруднику», но бить остереглись, окружили, обхлопали со всех сторон. Какой-то юркий боец спрыгнул в воронку, на четвереньках забрался под дом.
– Герр гауптман! – выкрикнул он через минуту. – Этот парень в натуре всех своих пострелял – три «жмура» в наличии! Может, и не врет, а, герр гауптман?
– А может, просто жить хочет и будет нам тут баки вколачивать? – зловеще прогудел в спину какой-то любитель блатной лексики.
– Я не могу назвать свою фамилию! – взволнованно выкрикнул Ломакин. – Но я только что прибыл из тыла Красной армии и требую доставить меня в штаб 9-й армии вермахта! Меня там знают! Если все сделаете правильно, получите поощрение!
– Да шел бы ты со своим поощрением… – презрительно сплюнул другой боец. – Слышь, братва, – обратился он к остальным, – лично мне плевать, что это за крендель с горы, я бы пришил его на месте – не хрена тут лазить ночами да вмешиваться в наши операции… Мутный он какой-то, братцы, ерша, поди, гонит…
Дискуссия продолжалась недолго. Офицер у местной братвы был из немцев – достаточно сносно изъясняющийся по-русски.
– Задержанного не бить! – скомандовал он картавым голосом. – Буниченко, Рывак, Кузьминок, доставить задержанного в Трибор! Да посматривать за ним, чтобы не сбежал! Связать ему руки – надеемся, господин лазутчик не будет возражать?
Под злорадный гогот Ломакину стянули руки ремнем. Трое окружили его, погнали в глубину дворов. Шли быстро, плотно окружив «мутного» арестованного. В принципе, не били, но каждый раз, когда он спотыкался и матерился, его хватали за шиворот и гнали дальше.
– Гляди-кось, Олесь, – бурчал в спину каратель, – по-москальски чешет на одних матерках – да русский он, какой еще? Заправляет нам от фонаря, что из военной разведки, а сам ведь русский, падла…
– Ты тоже русский, – огрызнулся Ломакин, – или украинский, хрен тебя разберет. В Красной армии служил, признайся? Тебе, выходит, можно?
– Ага, нам можно, – заржали каратели. – Оступились
Ломакин перестал отвечать, не реагировал на обидные тычки и лишь злобно пыхтел. Его прогнали темными, уже зачищенными дворами, вывели на дорогу, где стояла автоколонна. Большинство домов на этой улице было разрушено. У зачехленных грузовиков сновали тени солдат. Из темноты доносились одиночные выстрелы, кто-то смеялся, с надрывом верещала женщина. Несколько карателей за ноги вытаскивали из развалин тела, бросали у обочин. В основном женщин – некоторые еще стонали, но выстрелы мгновенно обрывали стоны и мольбы о пощаде…
Ломакина подтолкнули к машине, он самостоятельно и весьма проворно забрался в кузов. Машина была пустая, только на полу поблескивала лужа засохшей крови. Пахло, как в покойницкой провинциального морга, куда давно не завозили хлороформ. «Сидеть и не шевелиться», – предупредил охранник, оставшийся снаружи. Остальные ушли договариваться. Вопросы здесь решались сумбурно и долго. Ломакин тяжело дышал, трещала голова. Яростно чесалась спина, но он не мог ничем себе помочь – руки были связаны ремнем в запястьях. Снаружи потрескивали выстрелы, что-то падало в руинах, перекликались каратели, которые перед выходом на дело, похоже, приняли на грудь. Ломакин терпел – еще и не такое приходилось терпеть. О том, как собственноручно расстрелял членов своей группы, он не думал – обычный эпизод в бесконечной кровавой бойне. Кто свои, кто чужие – все смешалось и стало незначительным. Идеологические установки его мало трогали. Убивать приходилось и чужих, и своих – всякое случалось на войне. Тот же патрульный на разбитой набережной – пришлось убить, чтобы не выдать себя раньше времени. Закричи, что он из абвера, – тупость несусветная. Патрульным до лампочки, а свои бы точно прибили – у Замятина с Ложкиным отличная боевая подготовка. Была…
Вопросы, к пущей радости, видимо, решили. В кузов забрались два плечистых гаврика, приказали пересесть дальше, к кабине, сами развалились у края. В кабину прыгнул водитель, завел мотор. Охранники опустили полог, закурили вонючие немецкие сигареты «Oberst». Машина рывками разворачивалась, наезжала на какие-то препятствия, шофер матерился с густым украинским акцентом – водительского мастерства ему явно не хватало. Дальше была дорога. Несколько минут по прямой, при этом рессоры с подвесками подвергались нешуточным испытаниям, потом сворачивали в узкие переулки, снова выезжали на прямую дорогу. Проезжая часть расширилась за счет трамвайных рельсов. Снова проулки, сполохи пожаров. Район был безопасный – противников режима уничтожили или вытеснили. Дважды патрульные проверяли документы, разрешали проезд. Заскрежетали стальные ворота, машина въехала во двор. Здешние обитатели говорили по-немецки и никак не могли взять в толк, за каким дьяволом сюда пожаловали эти гости из «Дирлевангера»? Каратели что-то объясняли на ломаном немецком, тыкали пальцами в задержанного. Это было огороженное высоким забором здание «тюремного типа» где-то в недрах центра Варшавы. Периметр охраняли солдаты Ваффен-СС. Ломакину приказали выгружаться. Он вылез, выворачивая руки, и с трудом устоял, когда спрыгнул. Охранник прижал его к стене. Второй куда-то уволокся. Несколько минут пришлось наслаждаться местными видами. Кирпичная ограда с колючей проволокой, провода с изоляторами, охранные вышки по углам периметра. Просторный двор, мощенный булыжником, трехэтажное здание из красного кирпича – монументальное, старое, покрытое маскировочной сеткой, которая свешивалась с крыши. На окнах решетки, несколько подъездов. Грузовики в дальнем углу, силуэты часовых. Улица Войковская, сообразил Ломакин, район Трибор. Здесь раньше находилась тюрьма жандармерии и тайной полиции рейха. Во дворе зловещего здания постоянно кого-то расстреливали, тела увозили грузовые машины со специальными прицепами. Здесь и нынче тюрьма, черт возьми!