Пуля для полпреда
Шрифт:
– Не откроют, будем ломать.
Дверь, однако, довольно скоро отворилась. На пороге раскачивался Лев Собакин собственной персоной (вместе с Ключевским он, что ли, из Москвы вернулся?), а у него за спиной толстый мужик. Толстый размазывал слезы по небритой физиономии.
– Алексей Леонидович? Господин Рубинчик? – Яковлев отодвинул плечом Собакина и вошел в квартиру. Артуз двинулся следом и тут же нырнул в глубь квартиры.
– Д-допустим, Рубинчик. И что?
– Соседи снизу жалуются на ваш вертеп. Что вы себе позволяете? Уже больше одиннадцати вечера.
– Какие соседи, –
– Значит, соседи сверху! – не сдавался Яковлев.
– Какой – сверху?! Какой – сверху?! – заорал Рубинчик. – Да я на последнем этаже живу!!! Вам чего здесь надо, а? Ты кто такой вообще?!
Тут раздалось сдержанное рычания Артуза, и Рубинчик осекся, хотя оно относилось явно не к нему. Яковлев живо двинулся вперед, уже не обращая внимания на несговорчивого хозяина, и нашел на кухне примечательную картину. Атруз сидел на спящем человеке и тряс его, схватив зубами за мятую рубашку. Тот мычал, но не просыпался.
Количество как уже опустошенной тары, так и еще готовых к употреблению бутылок было неправдоподобно велико. Виктор Ключевский – его вмиг узнал Яковлев – лежал на полу посреди всего этого великолепия, в руке у него была зажата закрытая банка пива.
Сорок минут понадобилось, чтобы мало-мальски привести его в чувство, вытащить из квартиры и, погрузив в такси, перевезти к Марине.
После холодного душа, литра кофе и двух тарелок борща он практически пришел в себя и был готов к разговору. Хотя еще довольно долго Николаю Ивановичу пришлось объяснять, кто он такой и зачем так грубо и бесцеремонно прервал душевное общение старых друзей.
– А! Как мы с Игорем тогда пили, а потом голосовали?! – наконец дошел до него смысл вопросов. – Помню, конечно!
Яковлев развернул перед ним крупномасштабную карту Златогорской области, которую специально сегодня купил:
– Рассказывай и показывай.
– Во! – присмотревшись к карте, радостно ткнул пальцем в точку «Дачник 12» Ключевский. – Вот тут у меня типа дача, а вот если на машине, то по этому вот проселку можно, значит, на трассу. Только машина у меня гавкнулась тогда как раз… вот.
– И вы, пьяные, пошли пешком?
– Ага.
– По проселку?
– Не, через лес – так короче.
– И куда вышли?
Ключевский снова воззрился на карту, долго чесал затылок и, наконец, показал на один из изгибов трассы примерно километрах в двадцати пяти от водохранилища.
– Вот тут вылезли на насыпь и, значит, стали голосовать.
– Долго голосовали?
– Не помню, я то спал, то не спал. Помню, Игорек матерился громко, а потом пальнул, у меня аж уши заложило.
– В какую сторону пальнул?
– А черт его знает, пальнул и пальнул. Туда, наверно. – Ключевский приложил палец к карте кончиком к водохранилищу.
Николай Иванович достал из кармана план, нарисованный Игорем (отобрал у Гордеева вместе с тезисами), и сверил с картой. В принципе участок дороги, изображенный Игорем, очертаниями практически совпадал с указанным Ключевским, только на рисунке Игоря место, где они с шурином стояли, было в начале прямого километрового
– Виктор, а вы точно сюда вышли? – переспросил он. – Может, левее или правее?
– Я это… конечно, пьяный был, только там в другом месте болото вокруг дороги – и только вот тут вот и можно на трассу попасть.
– А потом, когда голосовали, вы по обочине ходили? Может быть, вот сюда отошли. – Яковлев показал место на трассе, обозначенное Игорем.
– Не, я лично ходить тогда ва-аще уже не мог, я там присел, это… на камешки, и все, потом Игорь пальнул, а я отрубился просто от утомления и помню себя только это… уже в машине. Так что если и ходили, то я типа как лунатик был.
– Ладно, а зачем Игорь взял с собой в увольнение автомат, не знаете?
– Понятия не имею.
7 сентября. А. Б. Турецкий
Турецкому хотелось получше присмотреться к Яковлеву, поэтому он пустился на небольшую хитрость. Отчитал ни в чем не повинного конвоира: «Я же просил – через двадцать пять минут! Русского языка никто не понимает?!» Казенным тоном извинился перед осужденным и занялся перелистыванием дела, каждые полминуты черкал на листе бумаге строчку-другую ничего не значащих каракулей, делая вид, что выписывает нечто чрезвычайно важное. Периодически исподлобья поглядывал на Яковлева, стараясь понять, ждет ли тот чего-нибудь от их встречи: боится или, наоборот, надеется. Процедура томления осужденного под конец и самому Турецкому наскучила, но он выдержал заявленные двадцать пять минут, поскольку решил изображать следователя-педанта. Именно такому человеку разуверившийся во всем Яковлев может рассказать то, о чем до сих пор предпочитал помалкивать.
Предварительные выводы были неутешительными. Яковлев за несколько месяцев следствия и заключения привык к своим бывшим коллегам относиться отчужденно. Привык к допросам, ко всяким: к стремительным и изматывающе-нудным, и нервы у него были в порядке, вытерпел полчаса неизвестности, сидя в расслабленной позе на неудобном табурете. И все-таки он проявлял некоторые признаки беспокойства. Турецкий видел этому лишь одно объяснение: в спецколонии он чувствовал себя в большей безопасности, чем в Златогорском СИЗО, куда его этапировали пару дней назад. Возможно, небеспочвенно.
– Итак, гражданин Яковлев, – начал Турецкий тем же казенным тоном, без всякой паузы, и только после первых слов прекратив перелистывать документы, – ваше дело решено вернуть на доследование со стадии предварительного следствия. Возглавить расследование поручено мне. Я старший следователь Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Александр Борисович Турецкий. Я ознакомился с кассационной жалобой, поданной адвокатом, нанятым вашим родственником, Яковлевым Николаем Ивановичем, и с материалами дела. Основания, послужившие причиной решения о доследовании дела, на мой взгляд, совершенно недостаточны для назначения повторного слушания. Однако по содержанию самого дела у меня возник ряд вопросов. Но прежде чем их задать, я хотел бы выслушать ваше заявление, если у вас таковое имеется.