Пуля для полпреда
Шрифт:
– Не поучайте старших, Лия Георгиевна! Не так уж важно, сколько стежков белыми нитками в показаниях Крамаренко. Им в любом случае грош цена. Зато разводы по краям бумаги дорогого стоят. Принимайте очередную благодарность!
– И каким же образом они изобличают вашу обожаемую Лемехову? – для порядка усомнилась Лия.
– Следствие разберется! – ответил Турецкий веско.
12 сентября. А. Б. Турецкий
Допрос Крамаренко Турецкий отложил до утра. Нужно было непременно сделать так, чтобы он ничего не смог сообщить
В половине восьмого Турецкий занял позицию у подъезда крупнопанельной девятиэтажки с покосившейся, загаженной дверью мусоропровода, вывороченным могучей рукой пролетариата домофоном и огороженной металлической сеткой узкой и длинной, как кишка автостоянкой напротив дома. Все машины на ней были покрыты замерзшей грязью: они жались к проезду, состоявшему, как водится, из луж и колдобин, с вечера шел дождь, а ночью подморозило. У выезда несколько пацанов с ведром кипятка зарабатывали на сигареты.
А Крамаренко не заработал на квартиру в престижном районе, подумал Турецкий с некоторой долей злорадства. Не заработал… И черт с ним, мысль угасла, он погрузился в оцепенение, которое бывает рано утром, когда, встав в неурочный час перед поездкой, выпиваешь кофе, чтобы проснуться, потом понимаешь, что можно было спать еще минут двадцать, и томишься неподвижно, сдерживая себя – только бы не взглянуть в несчетный уже раз на часы, чтобы не тронуться умом. Еще он подумал отстраненно, что вещи, которые обычно его раздражают: мусор под ногами, дымящие в открытую третьеклассники, «новые русские», убивающие на ухабах ходовые своих «БМВ» и «мерседесов» и предпочитающие тратиться на их ремонт, вместо того чтобы залатать асфальт перед собственным домом, и прочие неисчислимые гримасы нашего насквозь идиотского существования, сегодня его не задевают. Как будто он видит это не наяву, а смотрит вполглаза дешевое кино, и то с конца, – лишь бы не пропустить начало футбольного матча.
Антон Крамаренко вышел из подъезда без четверти восемь, Турецкого он не узнал и попытался пройти мимо, но «важняк» бесцеремонно преградил ему дорогу.
– А-а, Борис Александрович?! – Он сделал удивленные глаза, как малое дитя.
– Александр Борисович, – поправил Турецкий и показал корочку.
– Я и представить не мог, – еще сильней удивился Крамаренко.
Турецкий указал на служебную «хонду»:
– Садитесь в машину.
Крамаренко засуетился:
– Но я опаздываю… То есть еще пару минут, ну пять, не опаздываю, а потом мне нужно на работу.
Турецкий вспомнил упакованного в резиновый мешок Голика. А сейчас он лежит голый в холодильнике, дожидается вскрытия, и в нескольких шагах ночной дежурный допивает последний чай и готовится сдавать смену. Для него Голик не человек, а учетная единица хранения, заготовка на складе для дальнейшей переработки. А Дмитрий был моложе этого хлыща, завертевшегося при первых признаках опасности как угорь на сковородке, и, судя по всему, в тысячу раз достойнее. Крамаренко неповинен непосредственно в его смерти, Турецкий это понимал и все же с трудом удержался,
– Вам плохо, Александр Борисович? Плохо? Сердце?
– Марш в машину! – прошипел Турецкий.
– Зачем?
– Бегом!
Для верности он отвесил Антону Богдановичу легкую оплеуху. Тот, едва устояв на ногах, понял серьезность намерений Турецкого, и задавать вопросов больше не стал – живо сел в машину.
Турецкий привез его в прокуратуру, заставил позвонить Лемеховой, сказаться больным и отпроситься на день с работы. Голос у Крамаренко, когда он разговаривал с начальницей, был таким убитым, что она, наверное, отпустила бы его на неделю, стоило ему лишь заикнуться.
– А теперь поговорим, – многообещающе заявил Турецкий, как только Крамаренко повесил трубку.
– О чем? Я ничего не знаю, мне нечего вам сказать.
– Вот. – Турецкий раскрыл перед ним папку с чистосердечным признанием и объяснительными записками.
– Вот! – Набравшись наглости, Крамаренко ткнул пальцем в резолюцию прокурора: «Дело закрыто…»
– Полоски по краям бумаги узнаёте?
Крамаренко потупился, как нашкодивший мальчишка, и еле слышно пробормотал:
– Да.
– Не слышу!
– Узнаю.
– Распечатано в офисе «Медеи»?
– Да.
– На чем именно?
– На сетевом принтере, он же ксерокс, он же сканер.
– Когда его чинили в последний раз?
– Не помню.
– Вспоминайте!
– Раз десять его чинили, может, сто, я компьютерами не занимаюсь. Все время приходил калека, понятия не имею, кто его взял на такую работу. Ростом метр сорок и с церебральным параличом: ноги переставляет чудовищным усилием воли, руки как клешни, пальцы не слушаются. Может, он и второй Маресьев, но принтер починить не мог, мы ему всем офисом помогали эту дуру разобрать – без толку, как мазал по краям, так и продолжал мазать, еще и бумагу стал зажевывать.
– И Лемехова тоже участвовала в ремонтных работах?
– Да. Представьте себе, даже Ксения Александровна как-то раз этому инвалиду помогала.
– И что, с апреля у вас нет нормального принтера?
– Есть. Этим гробом никто не пользуется уже пару месяцев. Компьютерщику Ксения Александровна устроила привселюдную выволочку, удержала с него ползарплаты, а принтер и ксерокс взяли другие. А тот, по-моему, должны обменять, вроде в Японии заказали аналогичный или похожий… А почему вы вообще меня допрашиваете? Спросите компьютерщика!
– А кто в объяснительной написал, что чистосердечное признание ему подсунули и заставили подписать силой, когда на самом деле сам его составил? Кто, гражданин Крамаренко?!
Он скривил тоскливую мину и ничего не ответил.
В этот момент появилась Лия.
– Оставляю это типа на ваше попечение, Лия Георгиевна, – сказал Турецкий. – Дверь запереть, никому не открывать, к телефону не подходить и его не подпускать. Делайте вид, что никого нет. Запросится по нужде – не выпускать, будет скулить – пристегните наручниками к батарее.