Пуля нашла героя (География одиночного выстрела - 3)
Шрифт:
Добрынин задумался и понял, что не такая уж бесполезная вещь — завещание.
— Слушай, Тимоха, надо, наверно, и мне написать, чтоб меня возле Маняши похоронили… Действительно надо.
— Ну чего торопиться, хотя конечно. Съезди в Киев, лотом вернешься, если захочешь. Может, тебя дочь у себя оставит. А если нет, мы тебе тут в Москве квартирку подыщем. Тогда напишешь свое завещание. А можешь в Киеве написать. Главное, это подписать его и заверить в нотариальной конторе.
Добрынин пригубил чаю — тот уже подостыл немного,
— Паша, а может, ты хочешь на спецмедобследование? Чтобы знать, когда жизнь кончится? А? Я тебя могу устроить. Что там, час в больнице и через час после анализов — говорят день, месяц и год…
— Нет, — замотал головой Добрынин. — Не хочу.
— Что, тебе не интересно? — удивился Волчанов.
— Интересно, но не хочу.
— Ну ладно, — Волчанов взял в руку стакан, глотнул чаю.
Помолчали немного.
А за окном сыпался снег. Метель стихла, и снежинки падали прямо вниз, на землю.
Добрынин смотрел на них, смотрел в окно, за которым белым по белому слоился вниз снег. Вспоминал деревню Крошкино, пса Митьку вспоминал, с которым иногда сидел возле будки, несмотря на снегопад. Вспомнил, как в деревню замерзшего насмерть землемера привезли. Надо было этому землемеру отобранную у помещика землю отмеривать, но слишком много земли было, а еще мороз ударил. В общем, замерз землемер, не закончив дела. Снежинки, как дни, месяцы, годы, летели вниз, в прошлое, и их постоянное движение навевало на народного контролера какую-то особую сладковатую тоску.
— Пойдем на могилку к Тверину сходим, а? — предложил он Волчанову неожиданно.
— Пойдем, —.ответил Волчанов.
Генерал накинул шинель.
Вышли на Красную площадь, подошли к засыпанной снегом могиле под стеной.
Остановились. На могиле стояла маленькая березка. Толщиной, может быть, с собачий хвост и высотой не выше человеческого роста.
— Принялась она, — сказал Волчанов. — Я проверял…
Постояли с минуту молча.
— Ты знаешь, город Тверь переименовали, — сказал генерал. — Теперь город Калинин.
— Да? — удивился Добрынин.
— По просьбе жителей. Это ведь, помнишь, первая фамилия Тверина была — Калинин. Вот попросили разрешить переименовать. Верховный Совет утвердил.
Вернулись в кабинет Волчанова, в приземистое одноэтажное здание, прятавшееся от посторонних кремлевских глаз за синими пушистыми елками.
Выпили по сто грамм. Помянули Тверина, Ваплахова, Никифорова.
— Завтра у тебя поезд в Киев, в девять вечера, — говорил потом Волчанов уже согревшемуся и снявшему шинель Добрынину. — И номер в гостинице есть на твое имя. Я тебе тут напишу, гостиница «Октябрьская». Но тебя на вокзале наши украинские товарищи встретят, отвезут…
Добрынин слушал и кивал.
— Дочери мы уже сообщили о том, что приедешь. Она тебя вечером послезавтра ждать будет с мужем и детьми. Адрес вот, Русановская набережная, 24, кв. 53. Возьми все это, но
Добрынин сунул бумагу с адресами в карман пиджака. За окном уже стемнело, но все равно летел вниз беспрестанно мелкий белый снег. Летел и летел. И не было ему ни до кого дела.
Глава 50
Однажды утром, выбравшись из шалаша, Банов увидел белый чистый снег, покрывший землю, ветви елей, тропинку, уже давненько протоптанную, ведущую от его шалаша к шалашу Кремлевского Мечтателя и к костру.
Воздух был свеж. Морозец колол щеки.
Банов накинул шинель, еще одну шинель, которой укрывалась Клара с девочкой, поправил, подвернул. И вышел.
Старик, тоже в шинели, накинутой на плечи, сидел у слабого костра и внимательно следил за синеватым пламенем. Следил прищуренно, словно за ребенком, который вот-вот начнет проказничать.
— Доброе утро, — сказал, присаживаясь рядом, Банов. Старик вытащил из кармана пиджака пару конвертов, рассмотрел внимательно штемпеля, — Это вчерашние, — сказал он. — Тут вроде двенадцатое октября, а тут — двадцать первое…
И, положив конверты снова в карман пиджака, продолжил Эква-Пырись следить за костром, вороша его еловой веткой.
Какой-то хруст донесся со стороны, и Кремлевский Мечтатель, обернувшись довольно живо, уставился на склон ближнего холма.
— Гляди, гляди-ка, — вдруг обрадованно заговорил он, указывая туда рукой.
— Зайцы! Ей-богу, зайцы!
И старик поднялся на ноги и даже чуть наклонился, рассматривая увиденных зверей.
Банов тоже посмотрел туда, прищурился. Увидел наконец там какое-то движение.
— Играются! — сказал старик довольным голосом, словно радовался за этих зайцев. — Им сейчас раздолье, как детям. Знаете, как дети снег любят?
— Знаю, — кивнул Банов.
— Клара с девочкой спят еще?
— Спят.
— Проснутся — обязательно на прогулку пойдите! — строго посоветовал старик. — Очень полезно для легких. Должно быть, еще где-нибудь зайцев увидите. Женщины ведь животных любят…
Банов кивнул.
— Что-то Вася не идет, — сказал, снова присев у костра, Эква-Пырись. — А я уже проголодался…
Банов зачерпнул ладонью снег, растер руками и почувствовал его обжигающий и бодрящий холод. Подумал о грядущем Новом годе.
— Новый год скоро, — тут же, словно прочитав мысли Банова, произнес старик. — Вот ты что бы хотел в подарок?
Банов задумался.
— Ну, скажем, чего тебе тут не хватает? — наводил на правильную мысль старик замешкавшегося с ответом Банова.
— Бинокля, — ответил не очень уверенно бывший директор школы.
— Бинокль? — повторил старик и уже сам задумался. — Бинокль? Об этом надо, должно быть, военным написать. У них — бинокли. Ничего, напишу — пришлют… А как ты думаешь, что бы Клара хотела на Новый год получить?