Пуля нашла героя (География одиночного выстрела - 3)
Шрифт:
Банов пожал плечами. Тут уж никакие мысли не приходили в его голову.
— Может быть, книжку какую-нибудь?
— Женщине — книжку? — старик посмотрел на Банова с едкой усмешкой. — Что ж это вы, Василий Васильич? Женщине надо что-то красивое! Платок, шаль… Напишука я в Оренбург. Знал я там когда-то одну старушку, которая удивительные платки из шерсти вязала. Оренбургские платки… Теплые-теплые…
«Платки? — подумал Банов. — Может быть. Может быть… А я бы ей все-таки книжку подарил какую-нибудь. Про борьбу и
Оглянулся в ту сторону старик. Улыбнулся.
— Ну вот и Вася идет, — сказал обрадованно. — Иди, Васильич, буди своих. Скажи, что завтрак остывает!..
Встал Банов и пошел не спеша к своему шалашу, где еще спали мирно и, должно быть, сны видели его любимый товарищ Клара и их дочка Валентина, для которой только-только наступила первая в ее жизни зима.
Глава 51
Саплухов приехал в Москву за день до торжественного заседания. К родителям не поехал, а остановился в гостинице «Пекин», в номере на десятом этаже с видом на башни Кремля.
Пообедав в ресторане гостиницы, он вернулся в свой номер и, усевшись за стол, стал перечитывать подготовленные в двух экземплярах тезисы будущей научной работы.
Улыбка то и дело появлялась на его красивом лице, когда представлял он себе удивление академика, когда тот узнает о настоящем авторе уже довольно известных народу произведений. А что скажет академик, когда поймет, что и текст нового гимна был написан тем же пернатым автором?
Саплухов мотнул головой в предвкушении завтрашнего разговора с Бахманом и перевел взгляд на тезисы.
В принципе, все было уже исправлено и подчищено на страницах, но старая боязнь пропуска запятых заставляла Саплухова еще и еще раз прочитывать предложения.
Наконец наступило бодрое красно-желтое ноябрьское утро.
Умывшись и побрившись, Костах Саплухов выглянул в окно на город, украшенный красными лозунгами и транспарантами. Настроение было праздничным.
Он надел свой лучший костюм, повязал пурпурный галстук на белую рубашку. Подобрал к ней запонки, такие, чтоб выглядели посолиднее.
Вытащил из портфеля приглашение и, положив его во внутренний карман пиджака, а в руку взяв папку с тезисами научной работы, вышел из номера.
Большой Кремлевский Дворец Съездов празднично жужжал тысячами и тысячами радостных людей. Шла регистрация приглашенных, и Саплухов встал в ту очередь к столику, которая показалась ему короче.
Минут через двадцать он уже вручал пригласительный билет сидевшей за столиком женщине.
Она переписала номер билета, потом раскрыла толстую тетрадь с длинными столбиками фамилий, отыскала его фамилию — благо располагались они в алфавитном порядке-и поставила напротив фамилии крестик.
Дворец Съездов постепенно заполнялся. А без четверти десять все места
Вскоре Спасская башня разразилась десятикратным боем часов, и одновременно с этим в зале зазвучала барабанная дробь.
Тысячи голов обернулись и увидели двух курсантов-барабанщиков, шедших впереди других трех курсантов, один из которых, тот, что шагал посередине, гордо нес государственное знамя.
Проследив за знаменосцами, тысячи гостей, к своему удивлению, заметили на трибуне многочисленный президиум.
Саплухов сидел в пятнадцатом ряду. Лица членов президиума были ему хорошо видны, но незнакомы.
«Ну что ж, т подумал он. — Я все-таки наукой занимаюсь, а не политикой», — и тут же понял он неполноценность этой мысли и ощутил в себе стыд в связи с незнанием в лицо своего правительства.
Посмотрел по сторонам, пытаясь отыскать взглядом академика Бахмана, но не нашел. Подумал, что академики, должно быть, сидят отдельно, в другом ряду.
Слово взял член Политбюро секретарь ЦК Пазахов. Прозвучала длинная, полная восклицательных знаков и аплодисментов речь, посвященная годовщине Великого Октября.
Саплухов слушал внимательно. Слушал и смотрел на товарища Пазахова, который, как казалось ученому, был его двоюродным дядей.
После длительных аплодисментов товарищ Пазахов объявил о первом исполнении нового гимна СССР.
Шарканье тысяч ног взлетело к высокому потолку зала — тысячи людей поднялись с красных кресел и застыли, торжественно склонив головы.
Зазвучала музыка, и Саплухов почувствовал дрожь, пробиравшую его тело. И непонятна была причина этой дрожи: то ли торжественность момента, то ли что-то нервное, связанное с мыслями об авторе текста нового гимна.
Ты могучая, как медведь, — запел хор, появившийся позади президиума из-за поднявшегося вверх занавеса. — Ты надежная, как скала. Ты — душа миллионов звезд, Ты — вселенной колокола!
Саплухов снова ощутил дрожь в теле, и на этот раз она была куда сильнее. Нервно оглянулся на лица стоявших рядом участников заседания; Лица участников были предельно серьезны.
Саплухов вздохнул с облегчением.
А хор продолжал:
Все в тебе — и снега, и жар,
Кровь погибших и кровь живых.
Ты — целебных хвощей отвар,
Ты — предел мечтаний любых.
Оркестр заиграл проигрыш, должно быть, давая возможность хористам набрать полные легкие воздуха для следующего куплета.
Саплухов лихорадочно пытался вспомнить, о чем говорилось в третьей строфе этого стихотворения.
Ты и могучая, ты и народная, — мощно запел хор. — Социализма и правды полна, Будь же во веки веков свободная Наша советская страна!
Саплухов скривил губы — в стихотворении такой строфы не было.