Пуля с Кавказа
Шрифт:
– А и чёрт с ним, пусть подыхает! Вы не забыли, что он только что в вас стрелял?
И офицеры, и казаки столпились вокруг и ждали разрешения спора. Раненый прикрыл глаза веками и старался казаться безразличным, но это плохо ему удавалось. Решалось, жить ему или мучительно умирать… И вопрос этот зависел исключительно от начальника отряда.
– Недайборщ! – кликнул Таубе урядника.
– Здесь, ваше высокоблагородие!
– Выдели казака доставить раненого в Голотль. Пусть обеспечат лечение, уход и охрану до нашего возвращения.
– Есть!
От одиннадцати качагов остались лошади и целая куча оружия. Что получше, казаки разобрали себе,
Теперь до самого Кхиндакха им не предстояло встретить человеческого жилья. Шестьдесят пять вёрст по вьючной тропе, которая делалась всё хуже и хуже. Узкое ущелье Аварского Койсу постоянно угрожало опасностью. К вечеру первого дня туда свалился осёл с грузом палаток. Ещё через час поскользнулся на камнях приказный Раков. Его успели подхватить уже над самой бездной, но лошадь, которую он вёл в поводу, не спасли.
Таубе был вынужден объявить привал. Отряд сгрудился на крохотной площадке. На всех развели один небольшой костёр. Дров было мало, и в огонь пошли даже коновязные колья, которые по уставу обязан возить с собой каждый кавалерист. Всё одно кругом сплошные камни – не вобьёшь… Вскипятили в котле воду, высыпали туда сухарей и несколько жестянок с пеммиканом [118] ; этим и поужинали. Барон приказал выдать всем по чарке водки, чтобы согреться. Люди закутались в бурки, прижались плотнее друг к другу и заснули, как убитые… Что же будет на ледниках Богосского хребта? Как они станут ночевать там без палаток? Лыков извлёк из перемётных сум постовые кеньги на меху и отдал их часовым; те были признательны.
118
Пеммикан – с середины XIX века общепринятый концентрат для экспедиций. Изобретён североамериканскими индейцами для военных походов. Изготавливался из оленьего и бизоньего мяса, сущёного на солнце, провяленного, а затем измельчённого в порошок и смешанного с растопленным жиром и соком лесных ягод.
Утром Алексей проснулся самым первым. Костёр давно потух, по голым камням серебрился иней. Лошади и ослы, как и люди, спали вповалку, положив головы друг на друга. Вдоль тропы прохаживался Чоглоков с винтовкой на плече. Из пропасти подымался клочьями туман вперемежку с водяной пылью. Ревела река. Перекрывая её, над самым ухом сыщика богатырски храпел Мелентий Лавочкин. Вдруг слева, оттуда, откуда они пришли, раздался удар копыта о камень. Чоглоков сдёрнул винтовку с плеча и кинулся на звук. Лыков поторопился за ним следом, выхватывая на бегу револьвер.
Тревога оказалась ложной – их нагнал казак Зеленов, отряженный давеча сопровождать раненого абрека.
– Имею важное донесение до господина подполковника, – тут же доложил он Лыкову. И добавил:
– Секретное.
Алексей разбудил Таубе. Тот быстро встал, растёр ладонями посиневшие от холода уши, отошёл на самый край тропы и приказал:
– Докладывай.
Шум реки заглушал все звуки. Если кто-то из отряда и притворялся спящим, всё равно ничего бы не услышал.
– Так что, ваше высокоблагородие, сдал я злодея ихнему старосте. Велел лечить и караулить. Коня ему за это вручил.
– Что тебе сказал абрек на прощание?
– Знаете уже… Откудова?
– Ты говори суть. Про изменника
– Так точно. Когда уж я на коня садился, то он и сказал… Передай, мол, своему наибу, что у него в отряде предатель.
– Кто именно?
– Он так баял: «Предатель – офицер, а который из них, мне то не известно».
– Понятно. Теперь про их лагерь.
– И это знаете? Чудно; будто со мною рядом стояли… А баял он, что лагерь ихний за перевалом, что идёт через хребет, севернее, значит, волшебной горы. Вот. На западном склоне лощина особая имеется, которую ниоткудова не видать. С трёх сторон окружена ледниками. Один токмо подход туда и есть. В ней и лагерь.
– Молодец, Зеленов. Ты пока ляг поспи, мы ещё два часа никуда не двинемся. А про изменника молчок! Никому ни единого слова!
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
Зеленов откозырял и ушёл заниматься своим конём. Лыков и Таубе остались стоять на краю обрыва.
– Плохо! – сказал барон. – Теперь начнутся подозрения, шпионство друг за другом.
– Согласен, что Зеленов языка за зубами не удержит. Но что случилось, то уж случилось. И ещё: скоро бой. Люди начнут оглядываться. Мы в свои четыре глаза не всё заметим, а казаки догадливые – могут и помочь в разоблачении.
– Всё равно жаль. Не вовремя это.
Действительно, обстановка в отряде переменилась. Казаки сразу сделались подозрительными и недоверчивыми. Только к петербуржцам их отношение не ухудшилось. «Благородия» же быстро почувствовали на себе новые веяния. Первым не выдержал войсковой старшина. Он наорал на своего денщика, а тот неожиданно сквозь зубы, но ответил ему! Да ещё такое сказал… Артилевский тут же подвёл казака к начальнику отряда и заявил:
– Так впредь продолжаться не должно! Если нижний чин грубит в походе офицеру, то что же будет в бою? В спину выстрелят?
Подполковник отослал офицеров «погулять», а сам выстроил казаков во фронт и заявил:
– Все разговоры об измене в отряде отныне запрещаю! Может быть, предатель действительно есть. А если нет? Если это лишь хитрость, уловка, на которую горцы большие мастера? С задачей посеять рознь в отряде… И получилось! В любом случае, оскорблять честных офицеров ни у кого нет права. Всем ясно? А поиск изменника уж доверьте вашему командиру. Отныне любая грубость, а, тем паче, неисполнение приказа будут караться мною беспощадно. И не отсылкой в Шуру, а арестом и военно-полевым судом. А там одно только наказание… Вот, смотрите все!
Таубе снял фуражку, перекрестился.
– Перед Всевышним клянусь: шлёпну любого! Не на прогулку идём; завтра бой!
Внушение возымело действие. Все уже понимали, что подполковник Таубе слов на ветер не бросает. В условиях похода он был полным распорядителем солдатских судеб и, действительно, имел право казнить любого из своих подчинённых. А публичная божба показывала, насколько серьёзны были угрозы барона… Дисциплина в отряде мгновенно сделалась образцовой.
Три дня партия шла вверх по реке. Голые скалы, рёв потока в бездонном ущелье, снежные шапки пиков, холод, постоянная опасность и скудный паёк… За всё время пути им попались только один странствующий накшбандийский дервиш [119] и один торговец сукнами. И больше ни одной живой души!
119
Дервиш – то же, что и суфий; член братства.