Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942
Шрифт:
В наградном удостоверении Дехорна была та же самая формулировка, как и в моем. И это меня очень порадовало. Я бы не смог с легким сердцем носить эту награду, если бы Дехорн, который делил со мной все опасности при прорыве линии Сталина, не был отмечен такой же наградой.
Следующим получил Железный крест 2-го класса лейтенант Больски – за свою героическую лобовую атаку третьего дота. Обер-фельдфебель Альбрехт Шниттгер был награжден Железным крестом 1-го класса за то, что со своим взводом первым преодолел канал (ров с водой) и уничтожил два важных дота. Еще несколько военнослужащих нашего батальона получили награды за храбрость. Создавалось впечатление, что полковник Беккер точно знал, как проявил себя каждый из награжденных в бою под Полоцком, и для всех у него нашлись теплые слова признательности.
Это была простая церемония под кронами деревьев,
– Ну, Дехорн, – спросил я, – о чем вы сейчас думаете?
– Я думаю об окончании войны, герр ассистенцарцт, когда все закончится и мы снова будем дома! Тогда другие, тыловые вояки смогут, по крайней мере, увидеть, что я был там, где шли настоящие бои! Что я не из тех, кто отсиживался всю войну дома! И моей жене это будет тоже приятно!
Это была самая длинная речь, какую я когда-либо слышал от неразговорчивого Дехорна.
И лицо Мюллера буквально засияло от счастья, когда он увидел наши награды, ведь тем самым была высоко оценена работа всего нашего медицинского подразделения. В этот момент он был похож на футболиста, который радуется победе своей команды, даже если он сам не забил ни одного гола. Радость Мюллера вряд ли была бы большей, если бы оба ордена украшали его собственную грудь.
На следующее утро мой верный Плут издох. Петерман выглядел ужасно, он был буквально убит горем. Сильно заикаясь от волнения, он доложил мне о случившемся:
– К-к-когда я п-п-проснулся с-с-сегодня у-у-утром и п-п-пошел п-п-посмотреть, к-к-как там лошади, Плут б-б-был уже м-м-мертв!
Будучи не в состоянии произнести еще хоть слово, он указал рукой на другую сторону дороги. В нескольких шагах от дороги, под высокой березой лежал мой верный скакун, который доставил меня сюда, в глубь России. Он лежал, неестественно завалившись на бок, давно уже остывший и окоченевший. Утомительные дальние переходы по ужасным дорогам совершенно измотали его и в конце концов доконали.
– Вы ни в чем не виноваты, Петерман! – успокоил я его. – Я знаю, как хорошо вы за ним ухаживали! Просто он был уже слишком стар и трудности пути оказались для него непосильными!
Мы сняли с Плута сбрую, и его голова безжизненно опустилась на траву. К сожалению, у нас не было времени, чтобы закопать его. Поэтому мы наломали свежих березовых веток и прикрыли ими моего верного боевого друга.
Я должен был как можно быстрее раздобыть себе нового коня. Ветеринар нашего полка, обер-лейтенант ветеринарной службы Никерль, как раз находился в этот день в ветеринарной роте дивизии, в которой всегда были в наличии запасные лошади. Никерль был веселым уроженцем Вены со штатскими манерами даже на войне. Мы с ним очень хорошо ладили. Ведь, в конце концов, он был родом из того же самого города, как и моя любимая Марта, и мы оба всегда были рады возможности поболтать о прекрасной столице Австрии. Я быстро набросал несколько строк на обратной стороне медицинской карточки и вручил ее Петерману.
«Дорогой Никерль, мой конь издох. Мне срочно нужен другой, но только не какая-нибудь старая, дряхлая кляча! Как только смогу, я сразу же приеду к тебе!»
– Вот, Петерман, сейчас же скачите в ветеринарную роту! Передайте эту записку обер-лейтенанту ветеринарной службы Никерлю и ждите там, пока я сам не приеду. А тем временем посмотрите лошадей и попытайтесь найти для меня подходящего коня!
Между тем наш батальон снова двинулся в путь.
Слева рядом с дорогой мы увидели выгоревшие остовы двух немецких разведывательных бронеавтомобилей. Возле них виднелись четыре свежих могильных холмика: обер-лейтенанта и троих солдат. Прилегающие к дороге поля были буквально испещрены следами от гусеничных боевых машин. В посеченном осколками от снарядов перелеске рядом с дорогой в беспорядке стояло около шестидесяти русских танков, большинство из которых было подбито, но некоторые были брошены в целости и сохранности. Очевидно, два немецких разведывательных бронеавтомобиля столкнулись с крупным количеством вражеских танков и по рации сообщили об этом следовавшим за ними нашим танкистам. Прибыв на место, те полностью разгромили танковую часть русских. [35]
35
В описываемый период в указанном автором районе (восточнее Велижа) танков у Красной армии было крайне мало. Все мало-мальски крупные боестолкновения с участием бронетехники хорошо известны. Кроме того, немецкие танкисты очень не любили вступать непосредственно в бой с советскими танками, даже с легкими, из-за равенства в этом случае мощи танковых пушек – 45-мм орудия советских Т-26 и БТ поражали в ближнем бою немецкие танки. Немцы предпочитали, чтобы с советскими танками боролись артиллерия, пехота (ее противотанковые ружья поражали легкие танки) и авиация. С танками же Т-34 и КВ немецкие танкисты в 1941 г. старались в бою не встречаться.
Такие сцены не были чем-то необычным на автодорогах, ведущих к Москве. Несколько свежих могил, несколько единиц сгоревшей бронетехники и мертвая тишина окружающего леса – вот и все, что оставалось после таких скоротечных боев…
Наша походная колонна уже не проявляла особого интереса к подобным батальным сценам. Бойцы уже успели увидеть слишком много разрушений. Они лишь хотели добраться до Москвы – это было их единственным желанием. И они надеялись, что вскоре Москва будет взята. Каждый солдат ожидал, что тогда прекратятся, наконец, эти бесконечные переходы, можно будет отдохнуть и снова начнется нормальная жизнь. Москва означала для них больше цивилизации, развлечений, женщин и, возможно, даже послабление строгой дисциплины. А может быть, как знать, и конец войны! Победу! Каждый думал только о Москве и не ломал себе голову над тем, а что же будет потом. Москва была долгожданной, страстно желанной целью бесконечного марша.
На следующий день после санитарного обхода я отправился в ветеринарную роту. Крюгер вел мой «Мерседес», который теперь находился в ужасном состоянии.
– Слишком стар и изношен! – лаконично заявил Крюгер. – Год выпуска 1937-й! Сначала Германия, потом Франция, затем Восточная Пруссия и вот теперь Россия! Этого оказалось слишком много даже для такой машины, как «Мерседес»!
Один раз во Франции, когда я еще был унтерарцтом, мне уже всучили самую старую клячу и самую разбитую машину. Но на этот раз я решил, что не уеду из ветеринарной роты до тех пор, пока не получу приличного коня. Кроме того, я хотел привести в движение все рычаги, чтобы мне выделили, наконец, надежную машину. Но в штабе дивизии мне напрямик заявили, что вплоть до падения Москвы о новом автомобиле не может быть и речи. Тем не менее к концу дня я обзавелся хорошей лошадью – тракенской кобылой из Восточной Пруссии. Когда я прибыл в ветеринарную роту, Петерман уже подобрал ее для меня.
– Мир тебе, человеческий доктор! – приветствовал меня обер-лейтенант ветеринарной службы Никерль и предложил отведать свежеиспеченного венского яблочного штруделя. Я решил сразу же забрать выбранную Петерманом кобылу, хотя шустрый австрийский ветеринар и попытался в шутливой форме протестовать, заявив, что для великогерманского вермахта не бывает плохих или хороших лошадей – есть просто лошади. В честь симпатичной невесты Никерля я окрестил свою кобылу Зигрид, и Петерман с гордым видом поскакал на ней назад в батальон.
Прежде чем мы с Крюгером последовали за ним на нашем «Мерседесе», я нанес визит вежливости начальнику медико-санитарной службы дивизии, подполковнику медицинской службы доктору Грайфу. Он поздравил меня с полученной наградой, и я заметил, что он сам и его персонал не носят больше нарукавные повязки с красным крестом. По всей видимости, вопрос о действии Женевской конвенции на территории Советского Союза был положен под сукно, как совершенно бессмысленный и без официальной оценки.
28 июля мы вышли к озеру Щучье. Здесь, в пятнадцати километрах от городка Белый, разбили свой ночной лагерь. Солдаты измерили на карте расстояние до Москвы – оказалось, что по прямой осталось всего лишь каких-то триста километров! От границ Восточной Пруссии мы уже прошагали почти тысячу километров. Тысячу километров чуть более чем за пять недель! Три четверти пути уже позади, осталось преодолеть всего лишь одну четверть! Мы могли бы сделать это за две недели, даже если при приближении к столице России сопротивление противника значительно возрастет! Мы возьмем город задолго до наступления зимы и тогда посмеемся над российскими морозами!