Пурпур и яд
Шрифт:
Расчесывая волосы, она ощущала прикосновение его рук. Она слышала, как он зовет ее: «Монима!» Ее имя в его устах звучало то как радостный победный клич, то как жалоба избалованного ребенка. Нет! Он не знал этих женщин! Он всегда был с нею и в порыве ветра, и в лепете ручья, и в письмах, запечатанных царским перстнем.
За стеной послышался цокот копыт. Монима схватилась за прутья решетки и просунула в них голову. Вакхиллид! Что в его кожаном мешке? Чем царь вознаграждает за пустоту этих месяцев? Золотой диадемой? Хрустальным ларцом? Или восковыми табличками с пылающими как факел словами?
Монима
Вакхиллид остановился в нерешительности. За годы службы в гареме он узнал женщин и обучился обращению с ними. Он привык к их болтовне, к их хитростям и слезам. Ему приходилось их утешать и наказывать. Но то, что поручено теперь, свыше сил.
— Где царь? Что он нам прислал? — послышались голоса.
Вакхиллид вывернул мешок. Зазвенели, ударившись о каменный пол, кинжалы. Мягко легли скрученные шнуры.
Монима отшатнулась. Волосы ее взметнулись как пламя.
— Это мне?
— Всем, — пропищал евнух. — Всем, кто, повинуясь царской воле, хочет уйти от позора. А тебе он шлет перстень со словами: «Я целую тебя, Монима!»
Женщины молча брали царские подарки и уходили в свои кельи.
Одна лишь Монима бросилась на пол. Разбрасывая кинжалы, раня об их острия трепещущие руки, она кричала:
— Вот они, его поцелуи, его объятья, его обещания, его клятвы! О Афродита, зачем ты дала мне красоту!
ТИГРАНОКЕРТА
С высокомерием взирала Тигранокерта на великую равнину, начинавшуюся под ее стенами: ни здесь, у истоков царственных рек, ни там, в их низовьях, не было города, могущего с нею соперничать. Во исполнение древних пророчеств в развалинах Вавилона гнездились скорпионы и змеи. Руины Ниневии стали логовищем шакалов. Забыты имена древних царей. Их славу и богатство унаследовал армянский царь Тигран.
Артаксата, столица предков, стала тесна Тиграну, как детские пеленки растущему богатырю. Отгороженная от его новых владений громадою Арарата, она стесняла его взор, уже проникавший к Римскому морю.
И тогда на холме в верховьях Тигра выросла новая столица. На пятьдесят локтей от земли поднялись массивные стены цитадели. Рядом на пустом месте появился дворец из пестрого мрамора и деревьев кедровых, еще ниже — парк с прудами и фонтанами. На противоположной стороне холма был построен театр на шестьдесят тысяч зрителей. Зрители театра и жители города появились с такой же сказочной быстротой, как дома и стены. Совершив поход в Киликию и Каппадокию, Тигран увел население двенадцати городов. Эллины, курды, каппадокийцы, пафлагонцы стали подданными Тиграна.
И на холме, еще недавно слышавшем блеяние овец и посвист пастушьей свирели, забурлила жизнь. Шумная, многоязычная толпа заполнила агору и прилегающие к ней улицы. Продавцы кожаных сандалий предлагали свой товар так же рьяно, как на своей родине. Так же пестрели ковры, брошенные прямо под ноги покупателям. Так же пахло бараньим салом от переносных жаровен. Необычным было лишь обилие воинов и соседство дворца. Ниши в стенах цитадели были превращены в казармы и стойла для коней. Оттуда доносилось
Тигран принял посла Митридата в недавно пристроенном ко дворцу зале. Его стены были обиты пластинками горного хрусталя, а пол устлан жемчугом. Но Метродор, кажется, не был поражен царской роскошью. Он гордо нес голову, уже посеребренную сединой, и только у трона слегка ее наклонил.
— Мой повелитель приветствует тебя, царь царей Тигран Великий, и желает долгих лет царствования, счастья твоему дому, побед твоим колесницам!
Тигран уже был наслышан об этом эллине, достигшем при понтийском дворе такого влияния, что ему был дарован титул «отца царя».
— Мой господин, — продолжал Метродор, — просит помощи по праву союзника и родственника. Ведь римляне и твои враги, они…
Тигран сделал нетерпеливое движение:
— Я понимаю, что нужно Митридату. Но что мне посоветуешь сделать ты? Я хотел бы услышать не посла, а философа.
— Как посол, я прошу за своего государя, — решительно ответил Метродор. — Как советчик, говорю: откажи!
Тигран схватился обеими руками за трон. Перстни на его пальцах засверкали ослепительным блеском.
— Три года я служу Митридату и наблюдаю за ним, — продолжал Метродор невозмутимо. — Сначала я думал, как многие, что это Дионис Освободитель. Но, проведя с ним зиму под Кизиком, я понял, что он — Дионис Кровавый. Власть опьянила Митридата, как старое вино. Она плотной пеленой отуманила его взор. Царь находит друзей в льстецах, а в доброжелателях и советчиках усматривает врагов. Колеблется под ним земля, и, чтобы удержаться на ногах, он готов на любое преступление. Если ты поможешь Митридату, твоя Армения превратится в пустыню. Чужеземцы осквернят твои храмы, разрушат дворцы. Они уведут в рабство твоих сыновей. Города станут логовищами шакалов.
Тигран не перебивал.
ОДНО СЛОВО
Лукулл медленно обходил строй. На него смотрели суровые, обветренные лица. Но сегодня ему казалось, что губы едва скрывают насмешку. Неужели им стало известно содержание письма, доставленного гонцом? Интриги Помпея не оставляют его и здесь, на краю света. Вчера Помпей был объявлен владыкою всех морей. Сегодня он добивается командования над всеми легионами.
Взгляд Лукулла внезапно остановился на Клодии. Семь лет назад он обещал его сестре провести Митридата в триумфальном шествии, а этот царственный старец по-прежнему неуловим. Он ускользнул из лагеря, оставив сокровища. Но жен он приказал умертвить. Во всяком случае, они остались ему верны. А Клодия? Даже через моря и горы прошла молва о ее доступности. Давно ли Мурена протянул ему свиток со стихами: «Смотри, твоя супруга состязается с тобой в славе!» Слава Клодии — это бесславие его, Лукулла.