Пурпурные кружева
Шрифт:
Доверять. Лили сильно сомневалась, что вообще сможет кому-нибудь когда-нибудь доверять. Правда, напомнила себе девушка, она доверяет Джону. Но на то, чтобы поверить в его искренность, у нее ушли годы…
Это Джон помог ей обустроиться в Территауне, помог наладить спокойную и размеренную жизнь. И вот теперь все вновь изменилось. Однако, если быть честной, надо признаться себе, что не племянницы и племянник вызвали в ее душе целую бурю чувств и заставили вести себя с такой необдуманной и неожиданной горячностью. Морган Элиот. Ее новый работник.
При мысли о нем по телу волной пробежала дрожь.
Морган Элиот спас ее. Он появился неожиданно, как рыцарь, готовый сразиться со злом и рассеять тьму вокруг нее. Он не стал задавать ей вопросов о том, что означают слова на стене и почему кто-то осмелился написать их. Он просто сел на корточки плечом к плечу с ней и принялся отчищать стену. Удивительно, но благодаря Моргану Элиоту этой ночью – впервые за долгие годы – она почувствовала себя в безопасности.
Но когда они вновь встретились утром, он смотрел на нее совсем по-другому, как будто она предстала перед ним совершенно в ином свете.
– Доброе утро, – просто сказал он, но при этом в его глазах зажегся недобрый огонек. Он окинул ее горящим взглядом с головы до ног, и на его лице явственно отразилось презрение. Она была уверена, что не ошиблась. Такие взгляды бросали на нее бесчисленное множество раз.
За все это время ей следовало бы привыкнуть к подобному, и, надо сказать, она уже почти справилась с этой задачей – научилась не обращать внимания на уничижительные взгляды своих бывших друзей, но… Воспоминания о прошлой ночи были еще слишком свежи, она слишком хорошо помнила о том, с каким участием и с какой добротой Морган Элиот отнесся к ней.
Джон выпрямился:
– Я бы немедленно занялся поиском прислуги для тебя, но утром уезжаю в Европу.
– Джон! Неужели ты действительно уезжаешь?
– Да, и тут ничего не поделаешь. Но я постараюсь вернуться как можно быстрее. Между прочим, я только что вспомнил о двух парнях, которые могли бы помочь тебе. Их зовут Маркус и Джо. Я пришлю их к тебе после ленча.
– Точно пришлешь?
– Можешь не сомневаться. И сотри это грустное выражение со своего личика.
– О, Джон, – радостно сказала она и коснулась лацканов его пиджака, – ты всегда так добр ко мне!
Удобно расположившись на заднем сиденье темно-бордового ландо, Лили направилась домой. Экипаж проезжал по северной части Бродвея, и девушка уже собиралась попросить кучера повернуть в сторону Пятой авеню, но в этот момент она вдруг заметила, что они оказались на участке Бродвея между Четырнадцатой и Двадцать третьей улицами, который все называли Дамской милей. По обеим сторонам проплывали роскошные, возможно, лучшие в мире магазины. Думская миля считалась одним из самых дорогих мест в Нью-Йорке. Но не потому, что была застроена современными, фешенебельными домами, а потому, что само ее существование дорого обходилось множеству мужчин. Добропорядочные отцы семейств дни напролет трудились в своих офисах
Лили вспомнила те благословенные времена, когда она вместе с матерью отправлялась в увлекательное путешествие по магазинам. Обычно они начинали с Мэдисон-сквер, рядом с которой находился небольшой парк. В этот парк у Двадцать третьей улицы и Бродвея в собственных экипажах приезжали самые знатные дамы Нью-Йорка. Прежде чем разойтись по модным салонам, они обменивались новостями и впечатлениями о последних приемах.
Мэдисон-сквер почти не изменилась с тех пор, и, судя по многочисленным экипажам, которые увидела Лили, обычай встречаться именно здесь все еще поддерживался местной знатью.
Как же далеко теперь те дни, когда она была счастлива! После смерти матери Лили так и не смогла привыкнуть к тому, что ей надо делать покупки в одиночку…
Минут через сорок пять девушка, наконец добралась до Пятьдесят девятой улицы. Войдя в парадную дверь Блэкмор-Хауса, она, как и в тот день, когда приехала из Территауна, замерла при виде запустения, царившего в ее родном доме. Пожалуй, ее шокировали не столько разбитые окна, покоробившиеся и отставшие шелковые обои, исцарапанные деревянные панели, которыми кое-где были покрыты стены, сколько удручающий налет явного пренебрежения, заметного повсюду. Портреты предков, украшавшие стены, потускнели от пыли. Толстый слой сажи покрывал подоконники. Газовая арматура почти не работала. Лили не сомневалась в том, что на протяжении неопределенно долгого времени никто не занимался даже мелким ремонтом дома. Что произошло? Почему Клод с полнейшим равнодушием наблюдал за тем, как разрушается их семейное гнездо? Эти вопросы неизменно приводили Лили в недоумение, но найти вразумительных ответов ей до сих пор не удалось. Клод не оставил ей никаких объяснений, он оставил лишь странное завещание, в котором возложил на нее всю ответственность за этот дом, как, впрочем, и за троих своих отпрысков.
В доме царила тишина, детей нигде не было видно, и Лили, ощутив облегчение, виновато вздохнула. Швырнув большую шляпу на столик при входе, она направилась к лестнице, чтобы подняться в свою комнату на втором этаже и переодеться. Как хорошо было бы сейчас оказаться где-нибудь на природе, промчаться верхом на лошади по полю! Но почти все, что у нее было, включая Полночь, ее любимую лошадь, по-прежнему находилось в Территауне. Значит, о верховых прогулках, пока не прибудет багаж, лучше забыть.
Лили уже подходила к своей комнате, но тут сердце подпрыгнуло и отчаянно забилось у нее в груди, а ноги чуть не отказались повиноваться. Морган Элиот, стоя на коленях, что-то измерял у основания стены.
Впервые за долгие годы она вновь почувствовала смущение.
– Привет! – произнесла она, хотя он еще не успел ее заметить.
Морган медленно повернулся и окинул ее тяжелым взглядом, затем холодно кивнул и вернулся к своей работе.
Лили почувствовала, что после демонстрации столь явного равнодушия с его стороны ее щеки опалил огонь разочарования – такого же разочарования, какое она испытала сегодня утром на кухне, когда он посмотрел на нее с нескрываемым презрением. Сделав над собой усилие, она попыталась тогда скрыть отчаяние под маской пренебрежительного высокомерия. Но сейчас Лили решила быть с ним предельно вежливой: