Пушка 'Братство'
Шрифт:
Мстители Флуранса заглянули в кабачок наскоро перекусить перед отправлением к Шато-д'O.
Нищебрат подошел к Предку, встал перед ним, опустил голову.
– - Простите меня, дедушка.
– - За что простить-то, внучек?
– - A за то, что я вам не доверял, a верил Феликсу Пиа. Не на того старика поставил. Ho и вы меня пойшите, вы были везде -- и нигде, вы всех знали -- a сами вроде никто. A теперь, когда смерть приходит, вы здесь, с нами, так что простите niеня, дедушка!
– - Возраст y меня такой...
– - Это не довод, совсем даже наоборот.
– -
– - Вот это действительно довод, дед!
– - Выпьем, гражданин!
– - Редко когда я отказывался выпить с другом,-- отозвался Нищебрат.-Ho сейчас y нас патронов в обрез, незачем, чтобы в глазах двоилось.
Бютт-o-Кай был, в сущности, запоздалым Аустерлицем в этом гигантском Ватерлоо. B XIII округе Врублевский не только оборонялся, он сделал больше -- нападал. Минувшей ночыо версальцы прощупывали его позиции. A чуть забрезжило, бросились в атаку. Ho федераты, которыми командовал польский генерал, не стали ждать неприятеля, a пошли ему навстречу. Четыре раза они отбрасывали версальцев. A те до того перепугались, что перестали слушать команду офицеров.
– - Если бы y Коммуны были одни только Врублевские! "O Польша",-мечтательно вздыхал кабачок. "Полыиа!" Ни капли горечи не слышалось в этом шепоте, напро
тив, каждому было приятно произносить это слово, прос
то смутная тоска, и только...
Марта потянула меня за собой на вершины Пэр-Лашез.
Артиллерийская батарея была размещена на самом возвышенном пункте кладбища, в северной его части, возле могилы герцога де Морни, a склеп, воздвигнутый на этой могиле, превратили в aрсенал. Позади батареи вздымалась знаменитая пирамида -- усыпальница семейства Божур, a в конце аллеи спали в своих могилах вечным сном Шарль Нодье, Казимир Делавинь, Эмиль Сувестр и прочие великие мира сего. Штаб расположился в часовне, по бокам его стояли еще две пушки.
Гул здесь заглушал человеческий rолос, зато на этих высотах дышалось легче.
Пушки Бисетра, Бютт-Шомона и Пэр-Лашез зажигали над Парижем свои звезды, гаснувшие через мгновение. Им с Трокадеро, Пантеона и Монмартра отвечала артиллерия версальцев.
У подножия огромного парижского кладбища корчилась столица, задыхалась, потрескивала, это было подобно агонии дракока среди бурного кипения лавы, в удушающих ватных потемках, paссекаемых сабельными ударамн молний.
– - A все-таки им не много останется,-- с удовлетворением заметила Марта.
Она хотела сообщить мне это по секрету, a проорала во весь голос над самым ухом.
Мы отправились ночевать к ней, в склеп господина Валькло.
ЧЕТВЕРГ, 25 МАЯ 1871 ГОДА
B тот четверг штормовой ветер вздувал пламя до самых небес.
Еще накануне, раздеваясь, мы увидели черные хлопья -- конфетти огневого карнавала. Как супружеская чета на склоне лет, сидели мы на пороге нашего склепа и все всматривались в горящую ночь.
– - Нет, этот дворец не мой,-- говорила Марта.-- Эти памятники не мои. Мой дворец -- Коммуна, и мое единственыое богатство -- это народ. И его-то хотят истребить. Можно помешать рождению одного ребенка, но не всех детей,
Бессознательно она сложила руки на своем узеньком животе.
B глубине склепа, в пушечном гуле этой ночью мы любили друг друга. Ненадолго задремали. Затем Марта разбудила меня:
– - Флоран, милый, нужно все, все песни перебрать, сегодня или уже никогда.
И мы снова лежали в объятиях друг друга. И снова уснули, но на этот раз уже крепко, под грохот батарейного огня.
Когда я проснулся, солнце рассыпало сквозь листву свою картечь. Снаряды свистели, перелетая черезегипетские, этрусские или греческие надгробья.
Мы шли по аллее акаций, зная, что там будут варить кофе артиллеристы.
Ночью на подмогу артиллеристам прибыла орудийная прислуга, уцелевшая после обстрела Латинского квартала.
Так, попивая кофе, мы узнали о резне, учиненной версальцами в семинарии Сен-Сюлышс, где был устроен лазарет. Там находились на излечении три сотни раненых. Версальская солдатня прирезала их на койках, предварительно расправившись с доктором Фано, который, защищая своих пациентов, взывал к Женевской конвенции и христианскому милосердию.
Тюильри все еще горел.
Мстители удерживали баррикаду на улице Шато-д'O. Всего их было двенадцать: Фалль, Чесноков, Пливар, Пальятти, Нищебрат, Шиньон, Матирас, Янек, Гифес, Феррье, Кош и Желторотый.
Тесная кухонька выходила на баррикаду, a спальня -- на улицу Ланкри. Хозяйка, низенькая, добродушная женщнна в кружевном чепчике, с решительными ухватками, чистила овощи. И ответила Фаллю, когда он посоветовал ей уйти отсюда:
– - A куда мне прикажете идти?
Марта тихонечко шепнула мне в самое yxo:
– - Вот дурехa-то, a с другой стороны, верно, зачем это ей уходить из собственной квартиры -- третий этаж, до площади рукой подать, небось бешеные деньги плачены!
B представлении Марты любой, кто не ютится в каморке под лестницей, тот первый богач.
Между двумя атаками завязывались разговоры. Защитники баррикады приходили к нам поболтать.
Пушки били по Тамплю и Шато-д'O, они находились метрах в пятистах отсюда.
Как спокойно я пишу обо всем этом, a сарай потрескивает от жары. "У тебя сердца нет!" -- бесилась Марта, когда я вынимал из сумки жалкие свои письменные принадлежности.
Папа принес мне несколько книжек. Перечитываю Гюго.
Паркая духота, не страшная, не от пожара, a просто летняя, привела мне на память тот четверг, когда мы
засели в кухне, a наша хозяйка -- поневоле -- ставила на жаркий огонь огромную кастрюлю с супом.
Люди перекликались над баррикадой из окна в окно. Кто-то спросил Киску Маворель:
– - Сестрица Анна, не едет ли кто?*
– - Никто не едет... A вижу я, поля зазеленели, a Коммуну мы просвистели!
Бойцы и зеваки, заглядывавшие к нам на минуту, приносили елухи о капитуляции: члены Коммуны и Центрального комитета Национальной гвардии якобы потихоньку сдались победителю, a оставшиеся в живых федераты собрались в Бельвиле и попросили пруссаков пропустить их, не чиня препятствий...