Пушки и колокола
Шрифт:
– Ты же, – переводя восторженный взгляд со зловонной кучи на товарища, прошептал дружинник, – ты же сам отнекивался: мол, знать не знаю, ведать не ведаю!
– Ну, говорил, – польщенно улыбнулся пришелец.
– Так вон учудил чего: сробил ямчугу-то! Додумался же!
– И что?
– А то, что рукастый ты да смышленый! А раз так, то и порох добыть – тьфу, а не забота! Верно ведь, Никола?! – тот требовательно поглядел на собеседника.
– Ну, Бог даст, так и сделаю…
– Ты, Никола, того. Бог тебя ох как любит! Вон, и от лиходеев уберег, и хвори победил, и гнев княжий отвел. И с Аленкой сладится.
– Тьфу
– Да чего взъерепенился-то?! – в свою очередь взорвался Милован. – Дело – решенное! Не хотел как бы, уже и утек давно, а то… Покуда собираешься, боязливо, может. Так то – пока! Пост окончится – сватами отправимся к Тверду, а дале – свадьба! – Трудовик ничего не ответил, лишь, еще раз сплюнув, принялся осматривать содержимое остальных ям. Впрочем, там результат оказался намного скромнее. Кристаллы, но в гораздо меньших количествах, были обнаружены в еще одной, поэтому, порывшись в торбе и отыскав нужный берестяной свиток, Булыцкий, щурясь и отчаянно вглядываясь в едва видные насечки, принялся восстанавливать исходные параметры. Вскрытые ямы засыпали вновь; дожидаться следующей ревизии. Цель похода была выполнена; дальнейший вектор развития определен и рецептуры, по которым будут заложены очередные десять ям [7] , выбраны.
7
Специфика производства селитры предполагает, что селитряные ямы закладываются недалеко от мест проживания большого количества людей (исходное сырье – продукты жизнедеятельности человека и животных), однако первые ямы по приказу князя были разбиты недалеко от Троицкого монастыря, т. к. главный герой проживал именно там (см. «Исправленная летопись-1: Спасти Москву»).
– Возвращаемся, – удовлетворенный результатом, кивнул пришелец. – К Сергию, и – домой.
– Возвращаемся, – послушно повторил Милован.
Остаток дня провели в обители Сергия Радонежского и следующим же утром отправились обратно в Москву, коротая дорогу в разговорах ни о чем. День, другой, третий. Уже на подъезде к Москве зашла беседа про селитру.
– А ждать-то сколько, чтобы ямчуга твоя созрела? – кутаясь в тулуп, поинтересовался Милован. – Или и должно так: с ямы – кукиш? – продолжал рассуждать тот. – Ям сколько надобно? И ладно – зима, а летом как? Смердеть ведь все будет!
– А кто его знает? – Булыцкий лишь пожал плечами. – Мож, пять годов. Или все десять… Мне, вон, и самому неведомо, сколь еще ям надобно, чтобы все как должно делать научиться. Вот, сразумеем, а там уже и видно будет.
– А в грядущем твоем как?
– В грядущем… – переспросил трудовик. – Там все иначе совсем: и селитрой той больше землю удобрять будут. А порох совсем по-иному делать: без ям. А вот как, неведомо мне, – трудовик пожал плечами, мысленно сетуя, что в свое время невнимательно читал «Таинственный остров», в котором Жюль Верн скрупулезно описал технологию создания нитроглицерина и на его основе – порох.
– Ямчугой?! Землю?! Во сказанул! Это кто же такое удумать-то сподобился?!
– Ты, Милован, помнишь,
– Ну, видывал, – согласился бывший лихой.
– А тогда чему удивляешься, что все, не как сейчас? И бабы, вон, в чем мать родила ходят, и дороги – не чета нынешним…
– И срам сплошной! – перебив товарища, бородач поспешил сплюнуть.
– То сейчас – срам.
– Что грех есть, тому и через века грехом быть, – убежденно отвечал Милован. – Бог, он вопрошать не будет, а разом – в Геенну Огненную на веки вечные!
– Ну, нехай по-твоему будет, – не желая ввязываться в ненужный спор, отмахнулся Николай Сергеевич.
– То-то и оно, – довольно ухмыльнулся его оппонент.
Дальше ехали молча. Тема исчерпана, а вопросы ради вопросов задавать не хотелось; взрослые как-никак люди. Потому, замолчав, в собственные думки погрузились.
– Крики вроде, – вывел их из задумчивости рыжебородый детина, отправленный с небольшой дружиной в охрану экспедиции, как в шутку называл их поездку Николай Сергеевич.
– Чего? – встрепенулся Милован. – Что за крики?
– Кажись, лиходействует кто, – прислушавшись, сплюнул рыжий.
– А и верно, – встав в полный рост и прислушавшись, кивнул Милован. – Ох, кого-то отвадим, – снимая лук, грозно проворчал он.
– Не велено, – прогудел рыжий. – Князь говаривал, что головой отвечаем за чужеродца; и ты, и я.
– Никола здесь ждать будет! Не пойдет он с нами.
– А как западня на Николу твоего? Кому голова с плеч?!
– Какая западня?
– Мне знать почем?! Вон, Дмитрий Иванович зря, что ли, в охрану дружину отправил?! Велено охоронять, так и охороняю, да вопросов не задаю!
– Твоя правда, – чуть поколебавшись, отвечал бывший лихой. – Поехали дальше.
– Э! Стой! – всполошился пенсионер. – Как поехали? Поворачивай! Поворачивай, кому говорят!
– Не твоя забота, Никола! – попытался угомонить его товарищ. – Поехали!
– А ну стоять! – взвыл пенсионер. – Там, – ткнул он пальцем в сторону, откуда доносился шум, – души православные губятся, а он: «Поехали!»
– Не замай, – набычился в ответ бывший лихой. – За грехи, знать.
– Князем не велено, – добавил рыжий. – За ослушание сам знаешь, что.
– За жизни трясетесь?! – взбеленился в ответ Булыцкий. – Перед князем предстать боязно?! Так, значит, шкуры сохранив, душами расплатитесь, да?! Или перед Господом боязни нет? На Суде Страшном с пятном на душе предстать, а?!
– Ты имя его всуе не поминай, – бывший лихой попытался осадить товарища, но тщетно. Тот, вмиг набрав обороты, уже не на шутку разбушевался.
– Медь пустозвенящая! – выпалил тот в ответ. – Поклоны бьете, да вера та – от лукавого! Авраам по наказу Божьему сына в жертву принести собирался! Сын Божий, да те, кто за ним шел, смерти мученические приняли во имя спасения душ чистых, а вы! Гнева княжьего убоялись, да как Ионы во чреве рыбы, попрятались!!! Трусы! – Соскочив с саней, Булыцкий решительно двинулся на крики.
– Да стой ты, леший! – первым пришел в себя Милован. – Стой, черт! А, шельма, и пес с тобой! – Решительно скинув лук, тот бросился вслед за товарищем. – Чего пялитесь, тетехи?! – развернувшись, прикрикнул он на топчущихся в неуверенности дружинников. – Айда на помощь!