Пушки привезли
Шрифт:
«Как я думаю?.. Да, Господи, конечно, словами! Ведь вот же – словами думаю», – подумал я, но спросил о том, о чем вроде бы совсем не думал:
– Простите, а вы кто по профессии? Наверно, психолог?
– Нет, я математик, – ответил молодой человек. – И у меня то же самое… Я, например, когда обдумываю вопрос, вижу не собственно формулу, а то место, которое она занимала бы, если ее записать: нечто вроде ленты, состоящей из букв, которые невозможно прочесть, как будто они в тумане, как будто я надел очки с сильной диоптрией… Причем в этой формуле буквы немного отчетливее в тех местах, которые мне кажутся более важными…
«Все я понимаю! Что вы, физики-математики, удивительно самоуверенный народ. Все-то вам понятно, и все-то вы с поразительной беззастенчивостью беретесь объяснить», – подумал я с такой словесной отчетливостью, что мои мысли предстали у меня перед глазами словно напечатанные на бумаге.
– Да, любопытно, – деликатно заметил я. – Но вот вы, математик, скажите мне: разве мог мальчишка «угадывать» ответ задач, не решая их?
– А почему бы нет! Он мог быть вычислителем. Ведь есть же такие люди, которые способны очень быстро производить чрезвычайно сложные подсчеты, например, почти тут же ответить вам, сколько минут или секунд прошло с начала нашей эры… Естественно, они не столько «считают», сколько «угадывают». Математик Мебиус, например, говорил, что в момент вычисления ему часто казалось, что кто-то невидимый стоит рядом с ним и нашептывает ему на ухо способ найти желаемый результат.
– Ну, ладно, предчувствие, ладно, вычислитель, ладно, ему, дескать, было скучно в школе, хотя…
– Да поймите вы, – вдруг нетерпеливо оборвал меня молодой человек, – что этот мальчишка – сам себе школа! Школа, если хотите, обращается лишь к сознанию и к самым поверхностным его слоям. А мальчишка, судя по тому, что вы рассказали, учился проникать в глубь себя, в свое бессознательное, туда, где все рождается, все эти крючки и атомы, и куда умеют проникать лишь немногие. Вы понимаете?
– Мистика какая-то. Ей-богу! – улыбнулся я.
– Пусть мистика, – улыбнулся в ответ молодой человек. – Но без этой, как вы говорите, мистики не было бы сделано ни одного крупного открытия… Кстати, – продолжал он вдруг виноватым тоном, – обратите внимание на тот вопрос, который ваш мальчик задал своему учителю по математике. На такие «глупые» вопросы, между прочим, вот уже более ста лет опираются высшая математика и большинство ее достижений, благодаря которым и ракеты в космос летают и новые частицы обнаруживают…
– Ну, хорошо, – не сдавался я. – Вы меня убедили, что мальчишка этот незауряден. Но послушайте, разве может талантливый человек не знать, в чем его призвание? Истинный талант, как мне представляется, с раннего возраста должен быть однозначным и целенаправленным.
– Вот уж нет, – покачал головой мой собеседник. – Скорее наоборот, талант живет в окружении самых разнообразных творческих способностей. Вспомните Леонардо да Винчи!.. Более того, очень часто он мучительно ищет себя, вернее, сферу своего применения. Первым увлечением Галилея, например, была живопись. В семнадцать лет он начал изучать медицину и лишь позднее занялся математикой. Гаусс долго колебался между математикой и филологией. Я, разумеется, не Галилей и не Гаусс, но, честное слово, я только совсем недавно понял, что мне следует заниматься математикой, а, скажем, не биологией. У меня и кандидатская диссертация была по биологии.
«Так я тебе и поверил! Не Галилеем, так Дарвином наверняка себя считаешь!» – типографским способом
– Но откуда эта вызывающая уверенность в своей исключительности? – уже с раздражением спросил я у своего попутчика. – Насколько мне известно, талантливые люди всегда отличались скромностью.
Молодой человек поглядел на меня с любопытством:
– Откуда у вас такие данные? «Скромны только бездарности», – говорил Гёте.
– Ну так то же Гёте! – воскликнул я.
– О да!.. Но вспомните: у Вейса, встречу Гёте с Моцартом. Гёте тогда было четырнадцать лет, он прекрасно рисовал, играл на клавесине, писал стихи, занимался фехтованием, верховой ездой. Одним словом, законченный дилетант, думает про него отец Моцарта. И действительно, что еще он мог подумать про этого, никому не известного подростка с крупным носом и большим ртом. Но с каким чувством собственного достоинства тот уже тогда смотрел на окружающих!
– Ну так то же Гёте! – повторил я с еще большей убежденностью.
– Да, конечно, – вдруг поспешно согласился молодой человек, подозрительно, чуть ли не с опаской покосился на меня и неожиданно предложил укладываться спать, сославшись на то, что на следующий день его ждет много работы.
Я долго не мог заснуть. Не то чтобы на меня так подействовала беседа с самоуверенным молодым эрудитом и не то чтобы я вновь стал перебирать в памяти рассказ Полторака о странном мальчике, а просто потому, что я всегда трудно засыпаю в дороге.
Проснулся я поздно, когда поезд уже подходил к Москве. Мой попутчик с книгой в руке расположился у окна. Накануне он был в джинсах и свитере, а теперь сидел в темном элегантном костюме и при узком шерстяном галстуке. Но не преображение молодого человека удивило меня, а тот небольшой значок, который я тут же разглядел на лацкане его пиджака – алый флажок с золотой надписью. Мое любопытство оказалось сильнее чувства неловкости, и я, едва встав с постели, принялся осаждать вопросами соседа по купе. Он довольно любезно отвечал мне, и вскоре я выяснил про молодого человека все, что хотел: что он направляется в Москву на сессию Верховного Совета, что год назад его избрали членом-корреспондентом Академии наук, что через несколько месяцев ему исполнится двадцать семь лет.
Я был так удивлен услышанным, что, когда поезд прибыл в Москву, даже не простился со своим попутчиком.
Но впереди меня ждало еще большее удивление. Когда я стоял в очереди на такси, меня вдруг окликнули, я обернулся и увидел перед собой юного члена-корреспондента.
– Вы так неожиданно исчезли – чудом вас нашел, – обрадованно сообщил он.
В полной растерянности смотрел я на своего вчерашнего собеседника, а тот, смущенно улыбнувшись, сказал:
– Простите, пожалуйста, вы не могли бы дать мне адрес вашего знакомого. Того, который рассказывал о мальчишке.
Я молчал, а молодой человек, еще сильнее смутившись, принялся объяснять:
– Понимаете, вы так заинтересовали меня этой историей… И мне вдруг захотелось… встретиться, чтобы услышать ее, так сказать, из первых уст… Я был бы вам весьма признателен…
Он не закончил, развел руками, покраснел и вдруг посмотрел мне в глаза, словно уколол взглядом – быстрым, прямым, чуть насмешливым.
Так, например, полностью оборвалась связь с тиролем