Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

Аринштейн Леонид Матвеевич

«…Вероятно, полюбопытствуешь узнать кое-что о Забайкальском крае или Даурской Украйне – как в сказках и песнях называют ту часть Сибири,

в которой теперь живу… Во-первых, в этой Украйне холодно, очень холодно; – во-вторых, нравы и обычаи довольно прозаические: без преданий, без резких черт, без оригинальной физиономии. – Буряты мне нравятся гораздо менее кавказских горцев… Тунгусов я встречал мало: но в них что-то есть; звериное начало (le principe animal) в них сильно развито и, как человек-зверь, тунгус в моих глазах гораздо привлекательнее расчетливого, благоразумного бурята…» (XVI, 85).

«Звериное начало», «человек-зверь» в словоупотреблении того времени было равнозначно понятию «естественного человека», а

Кюхельбекер, как известно, был хорошо знаком с руссоистской и романтической концепциями преимуществ «естественного состояния» и в немалой степени их разделял.

Замечание Кюхельбекера о привлекательности тунгусов в их тогдашнем «диком», то есть «естественном», состоянии, его явное расположение к этой народности, наверное, запомнилось Пушкину. Во всяком случае, пророчески называя народы, которые будут читать и чтить его творения в будущем, Пушкин включил в этот список, наряду с часто встречающимися у него этнонимами «славянин», «финн», «калмык», и совершенно новый для него поэтический образ:

…и ныне дикойТунгус…