Пушкин в Голутвине. Герой не своего романа

Васильев Глеб Андреевич

– Ну, с хвостом у тебя и так все в порядке, – рассмеялась Ира.

– Вот и славно. Давай прощаться? А то спать, наверное, пора.

– Спать была пора часа за два до твоего звонка, но лучше уж поздно, чем никогда. Кстати, ты завтра вечером свободен? Может, сходим куда-нибудь?

– Да, может быть. Созвонимся. Спокойной ночи.

– Сладких снов, любимый, – в трубке раздалось отрывистое чавканье. Я догадался, что так сотовая связь интерпретирует поцелуи. В таком случае, секс по телефону должен быть вещью неисчерпаемой омерзительности.

Закончив разговор, я подумал о другой странности. Вика знает,

что допридумывает меня, и этот частично вымышленный образ доставляет ей какие-то неприятности и страдания. Ира далека от теории и практики сознательного выдумывания себя и окружающих, но я в ее интерпретации выхожу гораздо более сказочным персонажем. Прямо каким-то Гудвином, волшебником Изумрудного города. Гудвин тоже был обычным человеком без магических способностей, но мечты Железного Дровосека, Страшилы и Льва исполнил. Строго говоря, ему помогли смекалка и навыки психоанализа, только дела это не меняет. Похоже, волшебство заключается именно в том, что кто-то берет и делает реальностью мечту постороннего человека, не ища для себя выгоды. Пожалуй, это достаточно наивно для того, чтобы быть правдой.

19

Снова зима, ненавистная шапка и пакет с нотной тетрадью. Я стою перед музыкальной школой и бездумно ворошу носком ботинка снег. Такое ощущение, что я здесь уже целую вечность. В голове пустота. Через двери школы изредка заходят и выходят дети, с родителями и поодиночке. Но меня как будто здесь нет. Никто не обращает на меня никакого внимания, словно я бестелесный дух. Но я-то знаю, что это не так. Ничего не происходит ни внутри меня, ни снаружи. Короткая круглая бабка с собранными в пучок огненно-рыжими волосами семенит следом за резво бегущим по заснеженной дороге таким же рыжим мальчиком. Она кричит: «Сема, немедленно вернись и надень шапку! Голову простудишь!». Это не происшествие, а просто пара рыжих точек на периферии моего зрения. Но вот, наконец, случается то, ради чего я здесь околачиваюсь. Увидев девочку, вышедшую из школы, я спешно склоняюсь над ботинком, делая вид, что завязываю некстати развязавшийся шнурок.

– Привет, Степа, – говорит девочка. – Что ты здесь делаешь?

– Привет, Ира. У меня занятия по фортепьяно перенесли на сегодня. Только что освободился, – вру я.

– Понятно.

– Ты домой? – спрашиваю я.

– Да.

– Не против, если я с тобой прогуляюсь? – чувствую себя полным идиотом.

– Прогуляйся, если делать нечего, – Ира пожимает плечами.

Мы молча идем через дворы, я смотрю себе под ноги. Сейчас я ненавижу свою шапку в сто раз сильнее, чем прежде, но не за кусачесть, а потому что выгляжу в ней придурком.

– Скоро каникулы, – неожиданно для себя говорю я. – Чем займешься?

– Мне нужно написать доклад по биологии. Этим и займусь, – отвечает Ира.

– Что, целых две недели будешь доклад писать?

– Да. А что?

– Просто… Просто я уже столько докладов по биологии написал, что знаю теперь о ней все-все. Давай, я тебе помогу?

– Спасибо, Степа. Но я сама справлюсь, – Ира улыбается.

– Да мне не сложно будет тебе помочь, – улыбаюсь я, хотя дышать почему-то очень тяжело. – Ты обращайся, если вдруг помощь понадобится.

– Конечно, – соглашается Ира.

Вот ее дом. Заходим

в подъезд. Вместе с ней поднимаемся на лифте до нужного этажа. Она заходит в квартиру, а я остаюсь стоять на лестничной клетке. Нет сил попросить Иру угостить меня чаем, нет сил дышать, смотреть на нее и думать о чем бы то ни было. Ощущение всеобъемлющего вселенского идиотизма, превысившего критическую массу и сконцентрировавшегося во мне. Я даже попрощаться не могу, как не могу сделать шаг назад, чтобы Ира закрыла дверь квартиры.

– Если понадобится помощь с докладом… – говорит кто-то, кого я не знаю. Потому что я сейчас не знаю никого и ничего, даже себя и собственного голоса. Как будто я призрак кого-то, погибшего под колесами грузовика, на крыше которого в вихре снежинок…

– Степа, зачем ты так со мной? – спрашивает Ира и смотрит на меня с невыразимой грустью в больших зеленых глазах. Уже нет ни двери, ни квартиры, лестничной клетки, лифта или дома. Нет света, в лучах которого я мог бы видеть ее печальное лицо, но я его отчетливо вижу.

– Почему ты меня бросил? Мне так плохо без тебя, – говорит Ира. – Я мечтаю об одном – быть с тобой. Неужели ты этого не понимаешь? Каждый день я надеюсь увидеть тебя среди прохожих, каждую ночь я плачу. Умоляю, не мучай меня больше. Останься со мной. Ты ведь тоже этого хочешь, да? Пожалуйста, останься.

Ира обнимает меня, гладит мои плечи, целует запястья. Это так… невозможно.

– Степа, желаю, чтобы у тебя все было, и тебе за это ничего не было! – голоса и громкий смех заставили меня проснуться. Я обнаружил, что сижу за столиком в кафе, а передо мной стоит кружка пива с пышной пенной шапкой. Рядом, держа в руках кружки, сидят Колян, Павлик, Радик и Ира. И это совсем не та девочка из музыкальной школы, которую я так и не отважился пригласить в кино или кафе.

– С днем рождения, чувак! – закончил тост Радик, и все выпили.

– Фу, Радик, – скривилась Ира, сделав глоток. – Тост у тебя какой-то воровской.

– Почему воровской? – удивился Радик.

– Потому что его произносят либо те, кто наворовал и теперь хочет избежать ответственности, либо те, кто наворовать еще только планируют, – ответила Ира.

– Тост универсальный, хоть и подразумевает кармический дисбаланс, – возразил Радик. – Если у тебя что-то воруют, то получается, что всего у тебя уже нет. А из-за того, что оно было, ты как раз и стал жертвой воровства.

– Дурацкий тост, и дисбаланс дурацкий, – вмешался в спор Павлик. – К примеру, если у меня есть деньги, то я вправе рассчитывать, что смогу обменять их, скажем, на пиво. И если за мои же деньги мне ничего не будет, даже пива, то я сочту такое обстоятельство крайне несправедливым.

– Вот-вот, – поддакнул Колян. – Морду за такие тосты и пожелания бить надо. Тогда и кармический баланс мигом восстановится.

– Ну, давай, рискни здорвьицем, скажи хороший тост, – процедил Радик.

– Дорогой Степа, – Колян торжественно поднял кружку. – Хочу выпить за то, чтобы в любой ситуации тебе удавалось избежать двух вещей – ненависти к самому себе и безысходности. Для первого всегда найдется кто-нибудь более ненавистный, вроде Радика. А второе есть ни что иное, как галлюцинация. А если уж и галлюцинировать, то весело и ярко, чтобы потом не было мучительно жаль потраченных денег.