Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников
Шрифт:
С утра до вечера Тургенев рыскал по городу во всевозможных хлопотах за приятелей своих и посторонних, рыскал и по собственному влечению, потому что в натуре его была потребность рыскать. «Рыскун» – называет его К. Булгаков. «Не великий волнователь (agitateur), а великий волнующийся (agite')», – отзывается Вяземский. В холостой квартире Тургенева всегда стоял беспорядок, повсюду письма, записки, книги на полу, по углам газеты. С утра до вечера народ, – «кукольная комедия, – пишет Булгаков, – то один, то другой, то поп, то солдат, то нищий, то мамзель». Вставал рано, ложился поздно. Хотя был толстенек, но очень был подвижен и легок на подъем. Зато мог засыпать во всякое время – утром, только что вставши с постели, в полдень и вечером, за проповедью и в театре, за чтением книги и в присутствии обожаемой женщины. Друзья-писатели знали эту его особенность и не обижались, когда в разгар их чтения вдруг на всю комнату раздавался храп
писал о нем Батюшков. За всех готов был Тургенев хлопотать, и в ходатайствах был ревностен, упорен, неотвязчив. Целый ряд писателей обязан был облегчением разных своих бед заступничеству Тургенева. Герцен, знавший его в сороковых годах, записал в дневнике: «А. И. Тургенев – милый болтун; весело видеть, как он, несмотря на седую голову и лета, горячо интересуется всем человечеством, сколько жизни и деятельности. А потом приятно слушать его всесветные рассказы, знакомства со всеми знаменитостями Европы. Тургенев – европейская кумушка, человек в курсе всех сплетен разных земель и стран, и все рассказывает, и все описывает, острит, хохочет, пишет письма, ездит спать на вечера и показывает свою любезность везде».
С Пушкиным Тургенев был связан многообразно. По его совету мальчик Пушкин был определен в Царскосельский лицей; он познакомил лицеиста Пушкина с Карамзиным и Жуковским. Он в 1823 г. устраивал перевод Пушкина из Кишинева в Одессу, говорил о Пушкине с Нессельроде и Воронцовым, «истолковывал Воронцову Пушкина и что нужно для его спасения». Сотрудничал в «Современнике» Пушкина. И он же отвозил тело убитого Пушкина из Петербурга в Псковскую губернию.
Тургенев был членом «Арзамаса». Он носил кличку Эолова арфа, – по словам биографов, за чуткую отзывчивость к новым веяниям, по словам друга его князя П. А. Вяземского – за постоянное бурчание в животе. И Жуковский также, в стихотворном протоколе заседания «Арзамаса», писал о Тургеневе:
Нечто пузообразное, пупом венчанное, вздулось,Громко взбурчало, и вдруг гармонией Арфы стало бурчанье.Тургенев очень усердно посещал заседания «Арзамаса», но выступать на них не любил и даже сумел уклониться от обычной вступительной речи, обязательной для каждого вступающего члена. В протоколах читаем: «Его превосходительство Эолова арфа издал некоторые непристойные звуки отрицания и начал весьма пакостным образом корчиться против законного избрания его в ораторы. Члены с сердечным прискорбием заметили сие неблагородство его превосходительства, уже уволенного один раз от чтения, но уволенного с условием исполнить без всяких отговорок священную сию обязанность». Так этой обязанности Тургенев и не исполнил. Новое заседание – «речи не было. А грозный Кассандра, предузнав, что речи и не будет, соблаговолил отделать его превосходительство своею карающею речью на обе корки. Эолова арфа внимала бесстыдно; в дерзком его животе заметно было какое-то оскорбительное потрясение, обыкновенный предвестник смеха; и самые ланиты его казались двумя раздутыми животами или огромными перинами, перестланными тучною ленью для грузного бесстыдства. Кассандра умолк, и строгие взоры наличных членов устремились на виновную Арфу». В протоколах постоянно отмечается также склонность Тургенева плотно покушать и способность его спать во время самой оживленной беседы. Однако однажды Тургенев, как гласит протокол, «к приятному удивлению всех братьев, прежде ужина разинул свои всежрущие, дотоле немотствующие челюсти. Из них, как источник густого млека и душистого меда, излилась благодатная речь во образе Рескрипта». Тургенев огласил писанный им высочайший рескрипт о пожаловании Жуковскому пожизненной пенсии в четыре тысячи рублей. «Все помнят, – продолжает протокол, – чудесное действие сей речи и шумный восторг арзамасцев… Все очнулись, все узнали победу Светланы и света над «Беседой» и тьмою. Эолова арфа совершила свой подвиг; мы только кусали халдеев, г-жа Арфа их съела; да какое же брюхо и может сравниться с ее утробой? В ней только и могли поместиться все уроды, составляющие кунсткамеру «Арзамаса», так же, как в сердце его помещаются все
Тургенев много сделал и для некоторых других членов «Арзамаса»: его хлопотами Вяземский был определен на службу в Варшаве, Батюшков отправлен в Италию, Тургенева называли «арзамасским опекуном».
Василий Львович Пушкин
(1767–1830)
Поэт, дядя Александра Сергеевича. Подробно о нем см. «Родственники и домочадцы».
В борьбе карамзинистов с шишковистами Василий Львович принимал деятельное участие еще задолго до основания «Арзамаса». В посланиях к Жуковскому и Дашкову он писал, осмеивая «собор безграмотных Славян»:
Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно,Тот изъясняется приятно и свободно.Славянские слова таланта не дают,И на Парнас они поэта не ведут…Отечество люблю, язык я русский знаю,Но Тредьяковского с Расином не равняю.Творенья без идей мою волнуют кровь.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Не тот к стране родной усердие питает,Кто хвалит все свое, чужое презирает,Кто слезы льет о том, что мы не в бородах,И, бедный мыслями, печется о словах!В поэме своей «Опасный сосед» Василий Львович больно задел одного из столпов «Беседы», князя А. А. Шаховского, высмеявшего Карамзина в комедии «Новый Стерн». Описывая низкопробный веселый дом, он рассказывает:
Две гости дюжие смеялись, рассуждалиИ «Стерна Нового», как диво, величали:Прямой талант везде защитников найдет.Последний этот стих навсегда прилип к Шаховскому. Пушкин-племянник восхвалял дядю за искусство, с которым он умеет –
…лоб угрюмый ШутовскогоКлеймить единственным стихом.А сам Шаховской с огорчением отзывался о бездарном Василии Львовиче: «Один раз удалось б…ну п..ль, и то на мой счет!»
В 1816 г. Василий Львович приехал из Москвы в Петербург и был принят в «Арзамас». Анекдотическое легковерие его и простодушие неудержимо влекли всех тешиться над ним. Василия Львовича уверили, что общество «Арзамас» – род литературного масонства и что при вступлении в него нужно подвергнуться некоторым испытаниям, довольно тяжелым.
Василий Львович давно уже был настоящим масоном и легко согласился. Тут воображение Жуковского разыгралось. Над Василием Львовичем была проделана сложнейшая церемония. Она происходила в доме Уварова. Сначала Василия Львовича заставили «преть» под наваленными шубами (намек на комедию Шаховского «Расхищенные шубы»), и в таком положении он, обливаясь потом, должен был выслушать чтение целой французской трагедии; потом, с завязанными глазами, его долго водили вверх и вниз по лестницам, привели в темную комнату с аркой: огненно-оранжевая занавесь была ярко освещена из соседней комнаты. Развязали глаза. Среди комнаты стояло огромное чучело с надписью: «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй» (стих из «Телемахиды» Тредьяковского). Василию Львовичу объяснили, что это чудовище означает «дурной вкус», подали лук и стрелы и велели поразить чудовище. Толстый, с подзобком, задыхающийся подагрик, Василий Львович, натягивая лук, мало походил на Аполлона. Спустил стрелу. Чучело повалилось с оглушительным пистолетным выстрелом: выстрелил спрятанный под простыней мальчик. Арзамасский Аполлон от испуга упал на пол. После этого Василия Львовича ввели в освещенную комнату, дали в руки замороженного арзамасского гуся; он должен был держать его в руках все время, пока ему говорил Жуковский длиннейшую приветственную речь.
«С непроницаемою повязкою на глазах, – говорил Жуковский, – блуждал ты по чертогам; так и бедные читатели блуждают в мрачном лабиринте Славенских периодов; ты ниспускался в глубокие пропасти, – так и досточудные внуки седой Славены добровольно ниспускаются в бездны безвкусия и бессмыслицы; ты мучился под символическими шубами, и обильный пот разливался по телу твоему, как бы при виде огромной, мелко исписанной тетради в руках чтеца беседного», – и т. д.
При своем посвящении Василий Львович получил кличку Вот или Вот я вас!. Он был избран старостой «Арзамаса» с такими преимуществами и обязанностями: место старосты Вот’а, когда он налицо, подле председателя общества, во дни же отсутствия – в сердцах друзей его; он подписывает протокол с приличной размашкой; голос его в собрании имеет силу трубы и приятность флейты и т. п.