Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

Вересаев Викентий Викентьевич

В июне 1825 г. Анна Петровна неожиданно приехала в Тригорское к тетушке своей Прасковье Александровне Осиповой; она направлялась в Ригу мириться с мужем. Сидели за обедом. Вдруг вошел Пушкин с толстой палкой в руках. Прасковья Александровна представила его Анне Петровне. Он очень низко поклонился, но не сказал ни слова; в его движениях была видна робость. Анна Петровна тоже растерянно молчала. Они не скоро ознакомились и заговорили. Г-жа Керн произвела на Пушкина очень сильное впечатление, – «глубокое и мучительное», как он ей писал впоследствии. Она была в полном расцвете своей блистательной красоты, окружена раздражающей атмосферой выбившейся на свободу, рвущейся к любви женщины. Прекрасные глаза ее смотрели с «терзающим и сладострастным выражением», она кружила голову и Пушкину, и двоюродному своему брату, дерптскому студенту Алексею Вульфу, и смешному, сладкому соседу-помещику Рокотову. Но в глазах ее по-прежнему была тайная грусть, а в манере держаться – странная,

чисто девическая застенчивость. Она прожила в Тригорском недели три-четыре. Пушкина целиком захватила любовь к ней. Но это была не легкая, игристо-веселая любовь, какой можно было бы ждать на основании их предыдущей переписки. Любовь была, как налетевший горячий вихрь, – сложная, с самыми противоположными переживаниями. Пушкин никак не мог взять с Анной Петровной ровного, определенного тона. Он нервничал, был то робок, то дерзок, то шумно весел, то грустен, то нескончаемо любезен, то томительно скучен. Все дни он проводил в Тригорском. Слушал с восхищением, как Анна Петровна пела венецианскую баркароллу, читал для нее недавно написанных своих «Цыган», смотрел, подавляя ревность, как за красавицей ухаживал Алексей Вульф.

Пришел последний вечер. Наутро Анна Петровна вместе с Прасковьей Александровной и ее старшей дочерью уезжала в Ригу. Ужинали. Пушкин был тут же. После ужина Прасковья Александровна предложила всем проехаться в Михайловское, к Пушкину. Пушкин был в восторге. Поехали. Лунная июльская ночь дышала прохладой и ароматом зреющей ржи. Ехали в двух экипажах: в одном Прасковья Александровна с сыном Алексеем, в другом – г-жа Керн, Анна Николаевна Вульф и Пушкин. Пушкин был необычно оживлен, мягок и нежен. Шутил без острот и сарказмов, хвалил луну, не называл ее глупой, а говорил:

– Я люблю луну, когда она освещает прекрасное лицо.

Прозрачно признавался Анне Петровне в восторженной своей любви, не заботясь о том, что рядом сидела Аннета Вульф, которой это должно было быть очень тяжело. Говорил, что вот – они едут вместе, и он торжествует: воображает, как будто на крыльце у Олениных остался Александр Полторацкий, а он уехал с ней.

Приехали в Михайловское, но в дом не пошли. Прасковья Александровна сказала:

– Милый Пушкин, будьте любезным хозяином, покажите г-же Керн ваш сад.

Пушкин быстро подал руку Анне Петровне и побежал скоро-скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Они ходили вдвоем по темным липовым аллеям запущенного сада, спотыкались о камни и корни, которые, сплетаясь, вились по дорожкам. Один такой камень Пушкин поднял и спрятал на память; взял на память и веточку гелиотропа, приколотую к груди Анны Петровны. Он говорил непрерывно и оживленно, опять и опять возвращался к воспоминанию об их первой встрече.

Утром Пушкин пришел пешком в Тригорское и на прощание поднес Анне Петровне экземпляр второй главы «Онегина». В неразрезанных листах книги Анна Петровна нашла сложенный вчетверо листок почтовой бумаги со следующими стихами:

Я помню чудное мгновенье:Передо мной явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.В томленьях грусти безнадежной,В тревогах шумной суеты,Звучал мне долго голос нежныйИ снились милые черты.Шли годы. Бурь порыв мятежныйРассеял прежние мечты,И я забыл твой голос нежный,Твои небесные черты.В глуши, во мраке заточеньяТянулись тихо дни моиБез божества, без вдохновенья,Без слез, без жизни, без любви.Душе настало пробужденье:И вот опять явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.И сердце бьется в упоенье,И для него воскресли вновьИ божество, и вдохновенье,И жизнь, и слезы, и любовь.

Анна Петровна собиралась спрятать подарок. Пушкин долго смотрел на нее, – вдруг судорожно вырвал листок и не хотел возвратить. Насилу она выпросила обратно.

Анна Петровна уехала. Она увозила с собой это стихотворение Пушкина, а вместе с ним другое – его послание к Родзянке. В послании Пушкин о том же «гении чистой красоты» писал так:

Хвалю, мой друг, ее охоту,Поотдохнув, рожать детей,Подобных матери своей;И счастлив, кто разделит с нейСию

приятную заботу;Не наведет она зевоту,Дай бог, чтоб только ГименейМеж тем продлил свою дремоту…Благопристойные мужьяДля умных жен необходимы;При них домашние друзьяИль чуть заметны, иль незримы.Поверьте, милые мои:Одно другому помогает,И солнце брака затмеваетЗвезду стыдливую любви!

Между Пушкиным и Анной Петровной началась переписка. Пушкин засыпал красавицу горячечно-страстными, совершенно сумасшедшими письмами. «Теперь ночь, и ваш образ стоит передо мной, полный грусти и сладострастной неги, – я будто вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста. Мне чудится, я у ног ваших, сжимаю их, ощущаю ваши колени, – всю кровь мою я отдал бы за одну минуту действительности!.. Как можно быть вашим мужем? Этого я не могу себе представить, точно так же, как рая». Он убеждал ее приехать и поселиться с ним в Михайловском… Но увы! Из принимавшего поклонение славного поэта Пушкину пришлось превратиться в поклонника-неудачника. Анна Петровна восхищалась его стихами, но всю страсть свою отдала кузену-студенту Алексею Вульфу. Вульф вскоре поехал из Тригорского в Дерпт, но надолго задержался в Риге. Около трех недель он пробыл там в обществе Анны Петровны и добился полного успеха. Пушкин случайно узнал, что она говорит Вульфу «ты», негодовал, что Вульф так долго остается в Риге, убеждал Анну Петровну отослать его поскорее в его университет, ревновал, но был далек от мысли, что претендует на место уже занятое. Больно за Пушкина и комично, когда подумаешь, что страстные его письма читались красавицей только с самолюбивым тщеславием, а ласки свои, которых так бешено жаждал Пушкин, она в это время расточала другому.

Потом… Потом г-жа Керн окончательно порвала с мужем и поселилась в Петербурге. Вскоре приехал в Петербург и окончивший университет Алексей Вульф. Он дни и ночи проводил у г-жи Керн ее спокойным и признанным обладателем. Но они не мешали друг другу. Вульф очень не платонически ухаживал за ее сестрой, Лизой Полторацкой, за женой Дельвига. У Анны Петровны тоже разыгрывался целый ряд романов. Она кружила головы двум молодым кадетикам, племянникам Дельвига, сблизилась с бароном Полем Вревским, с каким-то Флоранским. По-видимому, их было уже много. И в числе этих многих оказался теперь и Пушкин. То, что три года назад закрутило бы Пушкина в огненном вихре непередаваемого блаженства, теперь, по-видимому, произошло просто и прозаически, – теперь это была мимолетная связь с «вавилонской блудницей», как назвал ее Пушкин.

После женитьбы Пушкина они почти перестали видеться. Г-жа Керн сильно нуждалась, муж никакой поддержки ей не оказывал. Пушкин через Е. М. Хитрово хлопотал – безуспешно – об одном имущественном деле г-жи Керн. Но когда она для пропитания взялась за переводы и обратилась к Пушкину с просьбой устроить у книгопродавца Смирдина переведенный ею роман Жорж Санд, Пушкин, как он сообщал своей жене, поручил Анне Николаевне Вульф ответить ей, что если перевод ее будет так же верен, как сама она верный список с мадам Санд, то успех ее несомнителен, а что он со Смирдиным дела никакого не имеет. Конечно, джентльмен Пушкин не мог так грубо ответить г-же Керн, – не надо забывать, что пишет он это ревнивой своей жене, через руки которой получил записку г-жи Керн. Но что он решительно и без всяких церемоний отказался в этом деле помочь г-же Керн, подтверждается и свидетельством сестры Пушкина О. С. Павлищевой. Ввиду всегдашней отзывчивости Пушкина это странно.

Жизнь А. П. Керн могла бы дать прекрасный материал для тонко-психологического романа из жизни смятой женской души. Шестнадцати лет отданная родителями в законные наложницы потрепанному жизнью старику, она протомилась с ним несколько лет, наконец вырвалась на волю и страстно бросилась в жизнь, навстречу тому, что могло бы утолить жадные запросы ее души и тела, равно жаждавших любви. Она любила многих, иногда, может быть, исключительно даже чувственной любовью; но никогда она не была «вавилонской блудницей», как назвал ее Пушкин, никогда не была развратницей. Каждой новой любви она отдавалась с пылом, вызывавшим полное недоумение в ее старом друге Алексее Вульфе. «Вот завидные чувства, которые никогда не стареют! – писал он в своем дневнике. – После столь многих опытностей я не предполагал, что еще возможно ей себя обманывать… Анна Петровна, вдохновленная своей страстью, велит мне благоговеть перед святыней любви!.. Пятнадцать лет почти непрерывных несчастий, уничижения, потеря всего, что в обществе ценят женщины, не могли разочаровать это сердце или воображение, – по сю пору оно как бы в первый раз вспыхнуло». В обществе на нее косились, лучшие из ее знакомых дам начинали ее сторониться, говорили: «Это – несчастная женщина, ее можно только жалеть». Но Анна Петровна всем этим пренебрегала. «Она смела в действиях», – писал про нее Пушкин. И жила на свой страх, шла своей дорогой: