Пушкин в жизни

Вересаев Викентий Викентьевич

Ах, матушка, что так в поле пыльно?

Государыня, что так пыльно?

Кони разыгралися. А чьи то кони, чьи то кони?

Кони Александра Сергеевича...

Пою я эту песню, а самой-то грустнехонько, чувствую и голосом тоже передаю... Как вдруг слышу, громко зарыдал Пушкин. Подняла я глаза, а он рукой за голову схватился, как ребеночек, плачет... Кинулся к нему Павел Войнович (Нащокин): "что с тобой, что с тобой, Пушкин?" -- "Ах, -говорит, -- эта ее песня всю мне внутрь перевернула, она мне не радость, а большую потерю предвещает!.." И недолго он после того оставался тут, уехал, ни с кем не простился.

ЦЫГАНКА ТАНЯ (ТАТЬЯНА ДЕМЬЯНОВНА) в передаче Б. М. МАРКЕВИЧА. Полн. собр.

соч. Б. М. Маркевича. СПб., 1885, т. II, стр. 135.

Накануне свадьбы Пушкин позвал

своих приятелей на мальчишник, приглашал особыми записочками. Собралось обедать человек десять, в том числе был Нащокин, Языков, Баратынский, Варламов, кажется Елагин (А. А.) и пасынок его. Ив. Вас. Киреевский. По свидетельству последнего, Пушкин был необыкновенно грустен, так что гостям было даже неловко. Он читал свои стихи, прощание с молодостью, которых после Киреевский не видал в печати. Пушкин уехал перед вечером к невесте. Но на другой день, на свадьбе, все любовались веселостью и радостью поэта и его молодой супруги, которая была изумительно хороша.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о П-не, 53.

Накануне свадьбы был очень грустен и говорил стихи, прощаясь с молодостью (был Варламов), напечатанное. Мальчишник. А закуска (?) из свежей (?) семги (?). Обедало у него человек 12, Нащокин, Вяземский, Баратынский, В., Языков. И вот Пушкин уехал к невесте; кажется, Елагин. На другой день он был (два слова не разб.) с откр. рук., он был очень весел, смеялся, был счастлив, любезен с друзьями; брат (?) шу (тил). П. И. БАРТЕНЕВ. Запись на обложке тихонравовской тетради. Рассказы о П-не, 129.

Необходимо разыскать стихи... прощание с молодостью и покаяние в грехах ее, которые Пушкин читал накануне своей свадьбы, на так наз. мальчишнике, и про которые живо вспоминал один из слушателей, И. В. Киреевский.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1904, № 1, обложка.

У Пушкина верно нынче холостой обед) а он не позвал меня. Досадно.
– Заезжал и пожелал добра.
– - Там Баратынский и Вяземский толкуют о нравственной пользе. М. П. ПОГОДИН. Дневник, 17 февр. 1831 г. П-н и его совр-ки. XXIII -- XXIV, 112.

18 числа сего месяца (февраля) совершилось бракосочетание. Говорят, совершенство красоты. Когда увижу ее, опишу тебе ее с ног до головы. Накануне у Пушкина был девишник, так сказать, или лучше сказать, пьянство -прощальное с холостой жизнью.

Н. М. ЯЗЫКОВ -- А. М. ЯЗЫКОВУ. В. И. Шенрок, Н. М. Языков, биогр. очерк.

Вести. Евр., 1897, № 12, 603.

Я пьяный на девишнике Пушкина говорил вам о том, но вы были так пьяны, что навряд ли это помните.

ДЕНИС ВАС. ДАВЫДОВ -- Н. М. ЯЗЫКОВУ. Рус. Стар.. 1884, № 7, стр. 134.

Сегодня свадьба Пушкина наконец. С .его стороны посажеными Вяземский и графиня Потемкина(1), а со стороны невесты Ив. Ал. Нарышкин и А. П. Малиновская. Хотели венчать их в домовой церкви кн. Серг. Мих. Голицына, но Филарет (Московский митрополит) не позволяет. Собирались его упрашивать; видно, в домовых нельзя, но я помню, что у Обольянинова обвенчали Сабурова. А. Я. БУЛГАКОВ -- К. Я. БУЛГАКОВУ, 18 февр. 1831 г., из Москвы. Рус. Арх., 1902, 1, 53.

(1)Сейчас же после принятия его предложения Гончаровою Пушкин просил быть посаженою матерью на его свадьбе княгиню В. Ф. Вяземскую (письмо к ней от конца апреля -- нач. мая 1830 г.). 17 янв, 1831 г., за месяц до свадьбы, кн. Вяземский писал Пушкину про свою жену: "Посаженая мать спрашивает, когда прикажешь ей сесть, и просит дать ей за неделю знать о дне свадьбы". (Переп. Пушкина, II, 217). Однако Вера Федоровна не только не была посаженою матерью Пушкина, но даже не присутствовала на его свадьбе. 4 февраля, прибивая образ, княгиня упала, ушиблась, была долго без чувств и выкинула. За четыре дня до свадьбы Пушкина Булгаков видел ее лежащею на кровати, точно мертвец: худою, желтою и бледною, еле говорящею; еще в марте опасались за ее жизнь, и оправилась она только к концу мая (см. письма А. Я. Булгакова. Рус. Арх., 1902, I, стр. 50 и сл.).

Первые годы женатой жизни

В конце января 1831 года русская армия одиннадцатью колоннами под командованием фельдмаршала И. И. Дибича перешла границы Царства Польского. Этому движению предшествовали важные события. В июле 1830 года во Франции рухнула реставрированная в 1815

году монархия Бурбонов. В августе началась революция в Бельгии. В сентябре Бельгия объявила о своем отложении от Голландии (близкой России по политическим и династическим связям), приняв над собой военное и дипломатическое покровительство Франции. Николай I, считая необходимым исправить случившееся, стал готовиться к войне в Европе. 17 ноября восставшие жители столицы Польши захватили арсенал и дворец наместника, цесаревича Константина (брата Николая); было избрано правительство, которое провозгласило династию Романовых низложенной, Польшу независимой. Войска, готовые выступить на помощь королю Голландии, пришлось повернуть на Варшаву. Конституционные правительства, особенно Париж, понимали, что Польша только их авангард в борьбе с императором России: полонофильские настроения грозили вот-вот перейти в открытую военную поддержку польским выступлениям. Назревала всеевропейская война.

Между тем 11 июля 1831 года события начали разворачиваться внутри России. В расположенных недалеко от Петербурга новгородских военных поселениях восстали расквартированные там батальоны. При соответствующем стечении обстоятельств этот русский бунт грозил перейти в новую пугачевщину. В северных губерниях продолжала свирепствовать холера. Так начинались 30-е годы.

В контраст к этим происшествиям личная жизнь Пушкина открылась счастливейшим и безмятежным периодом жизни в Царском Селе, а потом и в Петербурге. К счастью любящего и горячо любимого мужа прелестной жены вскоре присоединилось счастье отцовства. Жена имела ослепительный успех в обществе, положение поэта при дворе казалось прочным, нехватка денег не выходила пока за обычные рамки. Превратиться, как по волшебству золотой рыбки, из тихой московской барышни в жену первого поэта России и первую красавицу "роскошной, царственной Невы" было трудным испытанием само по себе. Но этого мало. Наталья Николаевна стала и самовластной хозяйкой большого дома -- без денег, с ненадежными слугами, болеющими детьми, вечно или после родов, или в ожидании ребенка. К тому же избранник ее был, по меньшей мере, необычным человеком. Его хватало на то, чтобы течь, подобно большой реке, многими рукавами -- быть поэтом, и светским человеком, и ученым, и отцом семейства, и карточным игроком. И этого ему еще было мало. Наталье Николаевне приходилось привыкать быть женой всех персонажей, таящихся в ее муже. Семейная жизнь принесла и Пушкину немало новых для него хлопот. Однако они не заслоняли для поэта острые вопросы исторического и общественного характера.

События в Европе глубоко волновали окружение Пушкина и его самого. Он находил, что Россия накануне нового 1812 года. В августе 1831 года он пишет стихотворения "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина", в которых высказывает свою точку зрения на русско-польские отношения как на "домашний старый спор" двух народов, связывая при этом сам вопрос о существовании славянства с объединением его вокруг России. Стихотворения не носят следов вражды против отважно сражавшихся поляков; наоборот, поэт подчеркивает, что они

Не услышат песнь обиды

От русского певца.

Сказать это в условиях войны было не так легко. Острие обоих стихотворений направлено против политиков и публицистов Франции, "мутителей палат", призывавших к общеевропейской войне против России.

В это время Пушкин принимает назначение придворным историографом; это дает ему возможность широко пользоваться царским архивом. Он предлагает издавать под своей редакцией официальную политическую газету, испытывая потребность откликнуться на бурные общественные события. К этой идее потянулись ренегаты всякого рода, в частности бывшие "арзамасцы" Блудов и Уваров. Было получено и разрешение. Однако увидев, кто хочет принять участие в этой работе, поэт отложил исполнение замысла на неопределенный срок, по существу отказавшись от него. С должностью придворного историка дело обстояло сложнее. Особенности этой службы стали проясняться постепенно, вполне определившись только к 1834 году, когда поэт писал жене: "Я не должен был вступать в службу, и, что еще хуже, опутывать себя денежными обязательствами... Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно".