Пушкин
Шрифт:
Пушкин с интересом следит за народными преданиями и песнями. В новом, или верхнем, городе находился «Зеленый трактир», куда он охотно заходил поужинать с друзьями. Здесь прислуживала девушка Мариула. Певучее имя запомнилось ему и впоследствии прозвучало в его бессарабской поэме:
И долго милой Мариулы Я имя нежное твердил…Юная молдаванка, видимо, развлекала посетителей песнями, и мелодия одной из них привлекла внимание Пушкина. Вероятно, приятели-сотрапезники изложили ому сюжет жестокого романса, пленившего поэта быстрой сменой трагических событий. Девушка пела о любви юноши к чернокудрой гречанке, изменившей ему:
«И тогда я вытащил
Через несколько дней весь Кишинев повторял стихотворение Пушкина, навеянное молдавской песнью Мариулы. 8 ноября только что вернувшийся из объезда пограничной оборонительной линии по Дунаю и Пруту генерал Орлов принимал у себя офицеров. Вошел Пушкин. Начальник дивизии обнял его и начал декламировать:
Когда легковерен и молод я был…Пушкин засмеялся и покраснел:
«Как, вы уже знаете?»
«Баллада твоя превосходна, — продолжал арзамасский «Рейн», — в каждых двух стихах полнота неподражаемая».
Среди посетителей Орлова выделялся статный гость с военной выправкой, в синей венгерке вместо мундира; пустой правый рукав, обшитый черным платком, был приколот к груди. Это был дрезденский ветеран, сын молдавского господаря Александр Ипсиланти — «безрукий князь», по позднейшему определению Пушкина, проявивший исключительную политическую активность. В обществе рассказывали, что он служил с честью в русских войсках и отличался замечательной храбростью. Пушкин отнесся к нему с пристальным вниманием; поэт «уважал отвагу и смелость, как выражение душевной силы». На кишиневских балах он встречал и младших братьев Александра Ипсиланти. Все три брата пользовались влиянием в обществе и молчаливо готовились к чрезвычайному историческому выступлению.
Вскоре Пушкин появился в театре. В город приехала кочевая немецкая труппа из Ясс и сняла единственное просторное помещение в доме вице-губернатора Крупянского; лож не было, зрительный зал состоял из одного партера, сальные свечи и плошки освещали кресла и сцену. Мелодрама Коцебу исполнялась по-провинциальному убого и крикливо. Пушкин явился сюда не для пьесы, а для встреч и бесед. Он обменивался впечатлениями с представительницами местного света, вспоминал Семенову и Колосову, с грустью сопоставлял знаменитостей петербургского театра с провинциальными актерами. Как раз в это время до Пушкина дошли слухи об уходе со сцены Семеновой, вдохновившие его на замечательные стихи (1821 г.):
Ужель умолк волшебный глас Семеновой, сей чудной музы? Ужель, навек оставя нас, Она расторгла с Фебом узы, И славы русской луч угас? Не верю! Вновь она восстанет, Ей вновь готова дань сердец — Пред нами долго не увянет Ее торжественный венец. И для нее любовник славы Младой Катенин воскресит Эсхила гений величавый И ей порфиру возвратит.В ноябре Пушкин выехал в Киевскую губернию, в имение Каменку, Чигиринского повета, принадлежавшее единоутробным братьям генерала Раевского, Давыдовым. На семейный праздник (именины старухи Давыдовой) сюда собрались Михаил Орлов, Владимир Раевский, Охотников, генерал Раевский с сыном Александром и петербургский друг Чаадаева — Якушкин.
В Каменке было два мира, разделенные, по выражению Пушкина, темами «аристократических обедов и демагогических споров». Первый был представлен гомерическим обжорой Александром Давыдовым, тучным и пожилым генералом в отставке, получившим впоследствии от Пушкина прозвище «второго Фальстафа». Это был помещик-самодур,
Полную противоположность представлял круг младшего брата — молодого Василия Давыдова. Он только что вышел в отставку, чтоб всецело отдаться тайной политической деятельности. Приверженец Пестеля, увлекательный оратор, он в качестве члена Южного общества председательствовал в одной из важнейших ячеек организации, имевшей свой штаб в его имении Каменке. Это была одна из трех управ так называемой «Тульчинской думы», то есть одного из центров революционного движения в Южной армии. Под видом семейного праздника в Каменке в конце ноября 1820 года происходило совещание членов тайного общества Василий Давыдов со своими политическими единомышленниками — Михаилом Орловым, майором Владимиром Раевским, Якушкиным и Охотниковым — не скрывал своего оппозиционного настроения. Перед пылающим камином, в присутствии всех гостей, провозглашались тосты за здравие неаполитанских карбонариев и за процветание республиканских свобод. Великосветские трапезы завершались обычно оживленными политическими дискуссиями.
Пушкин в Каменке принадлежал обоим мирам, не отдаваясь всецело ни одному из них. Аглая Давыдова, как и ее дочь — подросток Адель, заметно привлекают его внимание. В этом кругу возникают беспечные строки его шутливого послания к «толстому Аристиппу», мадригальные блестки юной Адели, злые строки «К кокетке» и беспощадная эпиграмма «Иной имел мою Аглаю…»
Но неизмеримо сильнее привлекали Пушкина «демагогические споры». Общие прения на политические темы происходили по-парламентски — с президентом, колокольчиком, записью ораторов. Революционные события в южноамериканских колониях, в Испании и Южной Италии, казни Лувеля и Карла Занда, выступления карбонариев, дипломатическая активность Александра I по поводу конституционного движения в целом ряде стран — все это сообщало дебатам богатый материал текущей политической хроники.
Однажды в полушутливой форме обсуждался вопрос о целесообразности тайных обществ в России (серьезно обсуждать такую тему в кругу непосвященных было, конечно, невозможно). Дискуссия вскоре была превращена в шутку. Это чрезвычайно огорчило Пушкина. Один из участников мистификации, Якушкин, навсегда запомнил его глубокое огорчение и ту прекрасную искренность, с какой он бросил собранию взволнованные слова о высокой цели, на мгновение блеснувшей перед ним и столь обидно померкшей. Поэту казалось, что он никогда не был несчастнее, чем в эту минуту крушения приоткрывшейся перед ним возможности большой политической деятельности.
Помимо застольных спичей и послеобеденных споров, Пушкина привлекала в Каменке природа правобережной Украины — Тясьмин с его утесистыми берегами, гладь равнин за рекою. Он зарисовал этот слегка унылый пейзаж в написанной здесь элегии «Таврическая звезда», где бескрасочная картина юго-западной зимы контрастирует с яркостью полуденных волн и экзотикой крымской флоры.
В январе Пушкин вместе с Давыдовым отправился в Киев на знаменитую «контрактовую ярмарку» — украинский деловой съезд и карнавал. Его заинтересовали реликвии старой Киевской Руси: кладбище на горе Щекавице, где погребена Ольга, памятники петровской эпохи — могилы Искры и Кочубея в Лавре. Все это отвечало его давнишним интересам к русскому прошлому.
Вернувшись в Каменку, Пушкин взялся за окончание «Кавказского пленника». В феврале 1821 года была дописана вторая часть поэмы. Ее питали впечатления от казачьих станиц, и рассказы о горных аулах. Один из характерных эпизодов кавказской войны отлился в новую форму экзотической поэмы-новеллы, освещенной авторитетом байроновского имени. Шаловливую Людмилу сменила самоотверженная и гордая черкешенка. Вскоре поэт Туманский запишет со слов самого Пушкина, что прототипом этой «девы гор» была Мария Раевская. Пушкин считал, что образ «Пленника» автобиографичен, но в признаниях героя: «Твой друг отвык от сладострастья, — Для нежных чувств окаменел», гораздо сильнее ощущается «демонический» адъютант Ермолова.