Пушкин
Шрифт:
Инзов не торопил Пушкина с возвращением в Кишинев, но в марте 1821 года, когда поэт вернулся, снова решил приступить к его духовному перевоспитанию: он начал с того, что поселил Пушкина в своем доме, «открыв» ему свой стол, чтоб освободить молодого человека от материальных забот и получить возможность постоянно общаться с ним по-семейному. Инзов поручил ему постоянную работу, с большим вниманием обдумав ее предмет и тему; по лицейскому воспитанию Пушкин был правоведом, по Коллегии иностранных дел переводчиком; он владел в совершенстве французским языком, а как литератор должен был питать склонность к редакционной работе. Инзов и поручил ему переводить на русский язык французский
Помимо воспитательных целей, исполнение такого поручения, по мнению Инзова, отвечало и важной государственной цели: Бессарабская область получила бы свой основной кодекс в образцовой литературной передаче.
Менее жизненным оказалось другое его решение: обратить атеиста Пушкина на путь христианского благочестия. Связанный по своим убеждениям с представителями высшего кишиневского духовенства, наместник решил привлечь их к перевоспитанию поэта.
Пушкин по возвращении из Каменки сразу же попал в сферу церковных воздействий и пастырских наставлений, направленных к решительному искоренению из его «грешного» сознания всех плевелов вольнодумства и безбожия. Шел великий пост, тщательно соблюдаемый Инзовым. В послании к Давыдову Пушкин юмористически описывает, как сам он был вынужден променять Вольтера «на часослов да на обедни, да на сушеные грибы». Но обмен этот проходил не очень гладко: причастие на молдавском вине напоминало о лафите давыдовских погребов, а с Вольтером не так-то легко было справиться смиренномудрым кишиневским иерархам.
В самом начале старого города (в части, получившей впоследствии название Инзова предместья) находилась построенная в 1805 году церковь благовещения — по-молдавски «бессерика бонавестина», — заменявшая набожному наместнику домашнюю часовню. Сюда-то духовный воспитатель поэта, получивший от него прозвание «смиренного Иоанна», и брал с собой постоянно Пушкина в целях обновления его неверующей души «благою вестию».
По канонам православной иконописи, одна из церковных фресок изображала известный евангельский миф: архангел Гавриил в белых одеждах слетает к смущенной и коленопреклоненной девушке с вестью от бога. Пушкин, простаивая долгие службы вместе со своим наставником перед этим изображением, рассмотрел его во всех деталях и мог основательно продумать содержание библейской легенды.
Этот миф о «безгрешном зачатии» девы Марии с давних пор был осмеян критической мыслью и служил предметом вольнодумной сатиры. В этом же направлении развернулась и поэтическая мысль Пушкина.
30 марта в Кишиневе умер митрополит Гавриил Банулеско-Бодони, член святейшего синода и весьма активный деятель православия в Греции, Венгрии, Молдавии и Новороссии. 1 апреля Пушкин, несомненно по настоянию Инзова, присутствовал в свите наместника на торжественных похоронах. Через несколько дней в стихотворном послании к Василию Давыдову в Каменку Пушкин сообщал, что «митрополит, седой обжора» приказал долго жить. «И с сыном птички и Марии Пошел христосоваться в рай…»
Все это не перестает обращать мысль Пушкина к образам и сюжетам священных текстов, но не в традиционном толковании церкви, а в разрезе антицерковной сатиры Рабле, Парни, Вольтера. В «страстную пятницу» ректор Ириней, приехавший к Инзову, решил настроить Пушкина своей беседой на высокий лад и даже сам отправился в его комнату. Он застал богоспасаемого грешника за чтением евангелия, врученного ему Инзовым; поэт изучал религиозные тексты для их переработки в духе «Орлеанской девственницы» или «Войны богов».
«Чем это вы занимаетесь?»
«Да вот читаю историю одной особы…»
В письмах своих Пушкин в 1823 году говорит об «умеренном демократе Иисусе Христе», — в этом духе он вероятно, выразился и в беседе с Иринеем. Семинарский ректор, отличавшийся крайней горячностью, в припадке возмущения пригрозил написать о дерзком «донесение»
слагались насмешливые строки новой кишиневской поэмы.
В послании к Давыдову, в котором Пушкин сообщает о смерти кишиневского митрополита и о своем желании «кровавой чаше причаститься», говорится и о том, что «безрукой князь», то-есть Александр Ипсиланти, «бунтует на брегах Дуная». «Греция восстала и провозгласила свою свободу, — писал Пушкин весной 1820 года, — 21 февраля генерал князь Александр Ипсиланти с двумя из своих братьев и с князем Георгием Кантакузеном прибыл в Яссы из Кишинева, греки стекаются толпами под его знамена… Восторг умов дошел до высочайшей степени все мысли греков устремлены к одному предмету — на независимость древнего отечества…»
Политический план Каподистрии, выражавший волю его народа, вызрел для своего осуществления. Среди скептических кишиневских политиков поэт высказывает твердую уверенность в окончательной победе Греции. Тема греческого возрождения восхищает и вдохновляет Пушкина; события на Дунае оставляют ряд следов в его творчестве. В Кишиневе он задумывает даже писать поэму о гетеристах. Сохранился набросок плана:
«Два арнаута хотят убить А. Ипсиланти..»
К этим же событиям относится стихотворение 1821 года «Война» (первоначально озаглавленное «Мечта воина»). Здесь впервые международная борьба провозглашается источником творческих образов, могучим возбудителем «гордых песнопений» («.. И сколько сильных впечатлений— Для жаждущей души моей: — Стремленье бурных ополчений, — Тревоги стана, звук мечей…»). В кишиневских письмах Пушкин горестно иронизирует над невозможностью осуществить свое заветное желание: «Мечта воина привела в задумчивость воина, что служит в иностранной коллегии и находится ныне в бессарабской канцелярии».
Для собирания сведений о причинах и ходе греческого восстания в начале апреля прибыл в Кишинев молодой подполковник Мариупольского полка Пестель. Репутация умнейшего человека, призванного стать министром или посланником при великой державе, побудила, очевидно, штаб Второй армии дать ему это ответственное поручение. У Орлова или Инзова Пушкин познакомился с этим увлекательным собеседником и несколько раз встречался с ним. Тесное сближение не могло возникнуть за столь краткий срок, но заметно сказался взаимный интерес. Едва ли верно позднейшее указание Липранди (записанное сорок пять лет спустя), якобы Пестель не нравился Пушкину: оно слишком соответствует правительственной верноподданности старика Липранди и резко противоречит непосредственным записям самого поэта. Явно неправдоподобно и сообщение кишиневского полковника о том, что Пушкин за обедом у Орлова задал Пестелю вопрос «Не родня пи вы сибирскому злодею?» За такие вопросы выходили к барьеру, отношения же будущего декабриста и ссыльною пола свидетельствуют о несомненном взаимном уважении.
Пушкин был, видимо, пленен блестящим и сильным интеллектом Пестеля, который в вопросам исторических и государственных мог многому научить его. «Умный человек во всем смысле этого слова», «один из самых оригинальных умов, которых я знаю», с явным восхищением записывает Пушкин 9 мая в свой дневник.
Разговор их носил политико-философский и отчасти этическим характер. Пестель между прочим заявил о материализме своих ощущений, но в духе вольтеровского деизма отрицал такое же направление своею разума. Фраза поразила Пушкина, и он записал ее по французски, как она была произнесена Пестелем, в свой дневник.