Пушкин

Лотман Юрий Михайлович

Некоторые произведения искусства нам нравятся своей жизненной правдой. Сложная реальность отражается в них сложным образом. Подобно тому, как в жизненных ситуациях самое трудное — определить, по каким «правилам» и по правилам ли вообще ведется игра, большое произведение искусства открывает перед читателем такую сложную систему связей, такое переплетение причин, следствий, оценок, характеров, что раскрыть законы художественного целого — огромный, а до конца и невозможный, труд. Такое произведение и учит и мучит — будоражит, беспокоит. Погружение в него — и радость, и труд. Это не «чтение в гамаке». Но есть и другой тип текстов, тип, который в свое время и на своем месте также имеет право на существование. Это — книги для отдыха. Сложность здесь симулируется, а трагические противоречия жизни заменены

удобопостигаемыми «тайнами» и «загадками». Фактически эти тайны совсем не тайны — это лишь головоломки, ребусы и кроссворды для размышлений на досуге. Жизненные противоречия заменены здесь наперед известными правилами, и читатель получает удовольствие именно от того, что мучительная и, казалось бы, хаотическая ситуация оказывается совсем не мучительной и не хаотической. Стоит лишь приложить к ней некоторую нехитрую систему правил, и все разматывается как клубочек шерсти. Такое чтение успокаивает, баюкает читателя. Оно дает ему умственную разрядку и представляет собой вполне уважаемый вид отдыха.

Беда начинается лишь тогда, когда такое облегченное чтение заявляет претензию на несвойственное ему место, когда оно стремится подменить собою «трудную», социально и этически значимую литературу, а читатель, привыкший к облегченным решениям, начинает раздраженно требовать, чтобы с ним всегда «играли по правилам».

Однако нас сейчас интересует не давление детектива на художественную литературу, а проникновение его норм и законов в научную литературу. Речь пойдет о так называемом детективном литературоведении. Казалось бы, какое беспокойство может вызвать появление работ, стремящихся увлечь читателей, заменить зеленую академическую скуку лихо закрученными («чтоб дух захватывало!») сюжетами? Не говорит ли нашими устами цеховая рутина, боязнь именно того «частного детектива», Шерлока Холмса, который, ворвавшись в мир добросовестных, но тупоумных Лестрейдов, с ходу решит все загадки? Смеем заверить читателя, что нами руководят другие чувства.

Ну, так в чем же беда?

Прежде всего в том, что параллель между исследователем-историком, стремящимся проникнуть в сложные конфликты прошлого, и следователем детективом (особенно его литературным двойником) — внешняя и лишь частично обоснованная. Конечно, всякому серьезному исследователю-историку приходилось решать задачи, смыкающиеся с целями криминалиста и требующие сходных методик: определение почерка, поиски не хватающего звена в доказательствах, мучительные попытки найти утраченную рукопись, сопоставление косвенных улик, — все это относительно обычные заботы литературоведа или историка. К сожалению, именно наиболее весомые результаты таких исследований реже всего получают популярность. Зато как часто поднимается рекламный шум вокруг псевдооткрытий!

Но дело не только в этом. Задачи, при решении которых историк уподобляется Шерлоку Холмсу, в принципе лежат на периферии его интересов. Можно решительно сказать, что ни одна подлинно глубокая историко-культурная проблема этими средствами не может быть прояснена. Почему? Прежде всего, потому, что задачи, которые ставит детективная повесть перед своим героем, как правило, проще, чем проблемы, волнующие историка. Детективная задача имеет одно определенное решение, которое следует угадать. Загадки истории чаще всего однозначно не решаются, подразумевают множественность интерпретаций, неопределенность исходных данных. Поэтому «детективное литературоведение» всегда упрощает задачу, подменяет сложную проблему простой. Подлинная проблема заменяется примитивным суррогатом.

Но детективный жанр требует еще одной условности — наличия тупоумных специалистов. Не случайно работы этого типа в качестве обязательного элемента подразумевают крепкие выражения по адресу научных предшественников, которые тщетно бились, но ничего не смогли сделать до появления автора имярек. Читателю внушается мысль о том, что быть специалистом не только не обязательно, но даже и вредно. «Специалист» или, того хуже, «представитель академической науки» — эти слова звучат иронически и обозначают тех, кому фатально отведена роль Лестрейдов.

Исследователь всегда сознает, что является продолжателем дела своих предшественников. Поэтому, даже полемизируя с ними, он понимает,

что видит дальше потому, что идет после них. Предшественники Шерлока Холмса — всегда тупицы, которые не смогли «увидеть», «понять» или «оценить». Отношение к ним соответственное. Конечно, эффекта на публику исследователь производит меньше: тот, кто показывает химические опыты, изумит рядовых зрителей меньше, чем тот, кто показывает химические фокусы.

Опасность упрощенных представлений — в их агрессивности. Они легко завоевывают читательское внимание. Периферийный жанр начинает восприниматься как главное направление. Интерес научного исследования подменяется интересом разгадывания кроссворда. Редакторы и читатели начинают отождествлять частный вид научно-популярной литературы с наукой как таковой. Появляется установка на сенсационные «открытия», возникает совершенно превратное представление об ученом как об отрывателе кладов, шествующем от одной эффектной «загадки» к другой. Установка на исследование сменяется установкой на сенсацию. А спрос рождает предложение. Так множатся «тайны», «занимательное литературоведение» предлагает научному подвинуться. И нас уже не удивляет, когда обстоятельные и даже скучноватые академические труды украшают свои титулы «загадочными» или хотя бы «поэтическими» названиями, забывая, что сочетание получается такое, как если бы почтенный старец надел кокетливую дамскую шляпку.

Но пусть не подумают, что мы ратуем против увлекательности научной книги и ее доступности для заинтересованного, но не являющегося специалистом читателя. Нет, мы за интересную и даже увлекательную научную книгу. Но увлекательность и занимательность — разные вещи. Увлекательная книга захватывает читателя самой своей сутью, занимательная — тем, что приспосабливает суть к потребности развлекать. Увлекательная научная книга держит читателя в напряжении строгостью логики, точностью наблюдений и выводов, истиной. Умело изложенная истина увлекательнее и «тайн мадридского двора», и одуванчиков эффектных гипотез, разлетающихся при соприкосновении с научной критикой.

Книга, о которой мы собираемся говорить, — увлекательная книга. Это исследование, которое не обойдет своим вниманием ни один специалист, всю жизнь посвятивший изучению творчества Пушкина. А между тем ее прочтет не отрываясь каждый, кому дорого имя Пушкина, то есть практически любой читатель.

Стремление уклониться от сенсационности пронизывает всю книгу С. Л. Абрамович. На обложке ее стоит «Пушкин в 1836 году», и только титульный лист дает нам подзаголовок: «Предыстория последней дуэли». Именно он и соответствует содержанию книги.

От установки на сенсационность веет бесцеремонностью, осторожность — вежливость исследователя. Вежливость по отношению к читателю, которому не навязывают сырых идей и натянутых сведений в виде неоспоримых фактов, и вежливость по отношению к изучаемому писателю: как часто под знаменем права на гипотезу выступает отсутствие такта и забвение простых норм сдержанности, особенно болезненно ощущаемое, когда предметом размышлений делаются глубоко интимные стороны биографии. Я полагаю, что деликатность — свойство воспитанного человека — обязательна не только при общении с соседями по квартире. Между правом исследователя на безжалостность объективного анализа и бестактностью досужих вымыслов должна существовать граница.

Книге С. Л. Абрамович свойственна точность анализа и осторожность выводов. Выражения типа: «В настоящее время возможна лишь осторожная предварительная оценка этих биографических документов…», «вину юридически доказать нельзя…», «опираясь на материалы, доступные нам в настоящее время, следует считать наиболее вероятным…» и им подобные проходят через всю книгу. Автор стремится не загипнотизировать читателя видимостью аргументов, а сделать его участником размышления. Отсюда первая задача книги — очистить предысторию роковой дуэли от бурно наросшей на нее за полтора столетия мифологии, выявить достоверные факты и отделить вымыслы. Одна за другой легенды, недостоверные, но пользующиеся читательским доверием гипотезы и просто досужие вымыслы — от светской клеветы современников Пушкина до дилетантских «находок» разной степени компетентности — подвергаются тщательному и спокойному критическому анализу. Приведем один лишь пример.