Пушкин
Шрифт:
Люди старшего поколения, помнящие пушкинский юбилей 1937 г., не забыли, как в пьесе А. Глобы «Пушкин», поставленной тогда многими театрами, в сцене бала-маскарада появляющийся под маской Николай I хищно увлекал Наталью Николаевну за кулисы. Мотив соперничества поэта и царя многократно повторялся в научной и популярной литературе. Посмотрим, как этот вопрос анализируется в книге С Л Абрамович. Касаясь известного письма Пушкина министру финансов Канкрину от 6 ноября 1836 г, в котором поэт делал отчаянную попытку погасить свой долг казне — 45 000 рублей, автор книги пишет: «Впоследствии в биографической литературе письмо Пушкина к Канкрину получило неточное истолкование. С тех пор как было высказано предположение о том, что в анонимном пасквиле содержится намек на царя, письмо, направленное поэтом министру финансов, стали рассматривать в свете этой гипотезы. Версия о намеке «по царской линии», якобы содержащемся в пасквиле, прочно утвердилась в биографии Пушкина с конца 1920-х годов <…>
Однако опубликованные в последние десятилетия свидетельства современников требуют пересмотра этой версии
В 1930-е годы, когда мнение о намеке «по царской линии» получило всеобщее распространение, еще не были известны письма Карамзиных, дневник Д Ф. Фикельмон, письма С. А. Бобринской,
Как очень точно отметила в своих записках графиня Фикельмон, «большой свет видел все». Действительно, в петербургском обществе все знали, что отношения государя с Н. Н. Пушкиной не выходят за рамки самого строгого этикета Несколько комплиментов, сказанных в бальной зале или во время торжественного приема, приглашение на танец в Аничковом дворце — вот все, чем ограничивались знаки внимания царя к жене поэта, хотя и было известно, что он к ней весьма расположен. А в 1836 г обстоятельства сложились так, что Н. Н. Пушкина вообще ни разу не виделась с царем с марта, когда она перестала выезжать, и вплоть до первого бала нового зимнего сезона, состоявшегося 15 ноября в Аничковом дворце. И это тоже знали все» (С. 95–96) Но исследовательница не только дезавуирует эту версию, используя все доступные сейчас документы, но и объясняет ее происхождение: «Нам известно, что в первые годы своей семейной жизни Пушкин, зная нравы двора, с тревогой следил за тем, как складываются отношения его жены с царской семьей. Он постоянно руководил ею, оберегая молодую женщину от ложных шагов» (С. 96). Благодаря советам мужа и усвоенному Натальей Николаевной тону холодной неприступности, «репутация жены поэта была безупречной до тех пор, пока осенью 1836 г. не начались разговоры о назойливом ухаживании за ней Дантеса» (С. 97). Далее С. Л. Абрамович пишет: «Слух об особом внимании царя к Н. Н. Пушкиной возник позднее. Он распространился летом 1844 г., когда стало известно о предстоящем замужестве вдовы поэта. О том, как комментировали это известие в светских гостиных, мы можем судить по ядовитым намекам, содержащимся в дневнике М. А. Корфа <…> Эта великосветская сплетня, по-видимому, получила распространение в узком кругу, но, как бывает с подобными слухами, оказалась живучей. В устной передаче она дошла до людей следующего поколения. Ее знала А. П. Арапова, дочь Натальи Николаевны от второго брака, и у нее хватило бестактности сделать эту версию достоянием печати» (С. 194). Для характеристики принятой автором манеры изложения отметим, что эти важнейшие соображения скромно убраны в примечания.
Однако очистка проблемы от мифов и легенд — лишь негативная сторона работы. Стержень книги все же составляет ее позитивная сторона. Шаг за шагом распутывает С. Л. Абрамович трагический клубок событий, сопоставляя документы, расшифровывая намеки и восстанавливая ту трагическую цепь событий, которая закончилась роковым выстрелом у Черной речки.
Первым большим и запутанным узлом, который удалось распутать исследовательнице, является возбудившее столько толков и кривотолков свидание Натальи Николаевны и Дантеса в доме Полетики. Развивая несколько проницательных предположений А. А. Ахматовой (вообще, незавершенные работы А. А. Ахматовой сильно помогли С. Л. Абрамович, на которую метод Ахматовой — сочетание строгости исследования с тонким интуитивным проникновением в психологию участников драмы — оказал большое воздействие), исследовательница решительно передатировала время, когда это свидание имело место. Она убедительно показала, что событие это произошло не в январе, накануне дуэли, а 2 ноября 1836 г. За этим последовал пересмотр всей цепи событий, которые теперь рисуются в такой последовательности: прежде всего развеивается миф о длительной и постоянной страсти, которую Дантес якобы испытывал к Наталье Николаевне, начало его увлечения датируется январем 1836 г.; затем идут настойчивые преследования и признания, отклоняемые женой поэта, — август 1836 г., переход кавалергардов на квартиры в Новой Деревне, ухаживание Дантеса превращается в настоящее преследование молодой женщины — в интриге принимает активное участие приемный отец Дантеса, голландский посланник Геккерн. Наконец, 2 ноября на квартире Идалии Полетики Наталья Николаевна, попав в западню, дает решительный отпор домогательствам Дантеса. Через два дня, 4 ноября, Пушкин и некоторые из его знакомых получают анонимный пасквиль. Установление даты свидания у Полетики позволяет исследовательнице обнаружить связь между этим событием и пасквилем. Он получает объяснение как месть Геккернов молодой женщине (С. Л. Абрамович приводит ряд свидетельств того, что месть отвергнутого искателя, позволяющего себе марать доброе имя той, которая его отвергла, была в нравах золотой молодежи тех лет.) Кроме того, внесение раздора в семью поэта, видимо, входило в любовную тактику Дантеса.
Раскрытие такой связи событий, во-первых, объясняет, почему Пушкин, который после откровенного объяснения с Натальей Николаевной не оттолкнул ее, как, возможно, рассчитывал Дантес, а решительно встал на ее защиту, автором пасквиля считал Геккернов. Взвесив pro и contra, исследовательница приходит к выводу, что Пушкин имел все основания так думать. Во-вторых, делается ясно, что поэтом совсем не руководила слепая ревность, подозрительность или необузданный темперамент, как часто утверждали не только современники, но и исследователи. Напротив, обнаруживается исключительная прямота и честность действий поэта, его деликатность и безграничное доверие по отношению к жене и готовность защищать ее и от преследований, и от клеветы ценою собственной крови.
Не могу скрыть, что многие исследования частной жизни Пушкина меня коробят — почти неуловимый сдвиг угла зрения делает их невыносимыми. Исследование С. Л. Абрамович сохраняет на всем протяжении ту тактичность тона, которая достигается нигде не стирающимся различием масштаба личности поэта и его преследователей. Чем яснее предстает перед нами грязная интрига, приведшая к гибели поэта, тем чище и благороднее вырисовывается его личность.
После проделанного исследовательницей анализа логический смысл получает вызов, отправленный Пушкиным 4 ноября Дантесу: если бы свидания 2 ноября не было, то поведение поэта могло бы показаться (а современникам действительно показалось) недостаточно обоснованным: вечером 4 ноября Пушкин уже был
Далее в книге подробно анализируется история попыток Геккернов отложить дуэль, потом избежать ее и, наконец, неожиданного сватовства Дантеса к сестре Натальи Николаевны. Из большого числа тонко анализируемых документов приведем один лишь пример. В книге убедительно раскрывается тактика Геккернов. Вынужденный прибегнуть к сватовству, чтобы избежать дуэли, Дантес попал в смешное и унизительное положение. Для реабилитации его в глазах света Геккерны пустили две версии: одна состояла в том, что Дантес пожертвовал собой ради чести любимой женщины, другая — что он не был вынужден к сватовству, а давно уже сгорал любовью к сестре Натальи Николаевны. Последняя версия была поддержана в научной литературе таким авторитетным исследователем, как П. Е. Щеголев: на основании письма сестры Пушкина к его отцу из Варшавы от 15 ноября 1836 г. он считал, что слухи о сватовстве Дантеса к Катерине Гончаровой распространились задолго до вызова и даже достигли далекой Варшавы. Подвергнув французский оригинал письма точному текстологическому анализу, С. Л. Абрамович показала, что маститый исследователь ошибся: во французском письме Ольги Сергеевны речь идет не о мадемуазель Гончаровой, а о мосье Гончарове — Сергее Николаевиче, дальнем родственнике жены Пушкина. Это открытие влечет следующее: некогда Л. П. Гроссман на основании семейной переписки Геккернов — Гончаровых пустил в ход сенсационное утверждение о добрачной связи Дантеса и Катерины Гончаровой и о том, что первого ребенка она родила через три месяца после свадьбы. Эта пикантная подробность многократно повторялась в разных работах. И здесь С. Л. Абрамович, спокойно анализируя текст письма, на котором строил свою аргументацию Гроссман, и сопоставляя его с другими документами, доказывает ошибочность его предположения.
Исключительно важно отметить, что преддуэльная история не превращается в книге С. Л. Абрамович в домашнюю драму Пушкина. Решительно отводя вымыслы о непосредственном участии Николая I в заговоре против поэта или о жандармах, специально якобы посланных Бенкендорфом в ложном направлении, книга С. Л. Абрамович показывает глубину реальной ответственности правительства, общества, даже друзей поэта за трагический исход конфликта. Книга начинается с анализа безысходности положения, в котором оказался поэт к 1836 г., независимо от грубого вторжения Дантеса в его семью: цензурные преследования, невозможность ни расстаться с Петербургом, ни работать, оставаясь в нем, финансовые трудности, а к этому можно было бы прибавить остро переживаемое чувство трагичности положения как России, так и европейской цивилизации, — все это привело Пушкина в то состояние напряженности, которое неизбежно должно было кончиться взрывом. Тут появился Дантес.
С. Л. Абрамович ясно показывает, какую роковую роль в деле дуэли сыграла светская клевета, предпочтение, которое слухи и сплетни отдавали элегантному искателю приключений перед великим поэтом. К важным деталям, раскрытым исследовательницей, относится установление факта и анализ характера свидания Пушкина и Николая I 23 ноября 1836 г. в Аничковом дворце. Как убедительно полагает исследовательница, после разговора с поэтом Николай был достаточно осведомлен, чтобы решительным вмешательством предотвратить роковое течение событий. Он не сделал этого. Строго и точно звучат слова:
Поведение Николая I в деле Пушкина не было, конечно, ни единственной, ни тем более определяющей причиной январской трагедии. В отношении царя к Пушкину лишь с наибольшей очевидностью выявляются приметы той общественной атмосферы, которая привела к гибели поэта. Никакого «адского» злодейства царь не совершил; наивно приписывать ему некие тайные козни и заранее разработанные планы, направленные на то, чтобы погубить Пушкина. Николай I не давал себе труда быть интриганом, он был слишком самодержцем, чтобы испытывать в этом потребность. Царь не вел тайных разговоров с Дантесом и не приказывал ему жениться, чтобы «столкнуть» поэта и кавалергарда. Бенкендорф не посылал жандармов в другую сторону (это явно недостоверная легенда)Свершилось злодеяние банальное, привычное: было проявлено традиционное для российского самодержавия неуважение к таланту. Жизнью гения пренебрегли. (С. 185)
Без книги С. Л. Абрамович сейчас не обойдется ни один исследователь дуэли Пушкина.
Означает ли это, однако, что все вопросы, связанные с дуэльной трагедией, отныне решены и не потребуют новых разысканий? Очевидно, нет. Дело не только в том, что, как показал опыт последних десятилетий, нельзя исключить обнаружение новых документов, способных пролить свет на все еще темные обстоятельства преддуэльной истории. Дело в том, что нынешнее фрагментарное состояние корпуса документов и фактов в принципе исключает, в некоторых случаях, однозначное толкование событий. Это заставляет внимательно относиться к альтернативным истолкованиям. В ряде случаев нам известен документ или факт, но контекст его приходится реконструировать гипотетически. Это заставляет быть внимательным к возможным, но пока не документированным истолкованиям. Надо помнить, что если в детективе преступление в конечном счете всегда оказывается раскрытым, то история чаще всего сталкивает нас с противоположным: историк часто с горечью вынужден констатировать, что преступники обладали возможностью так основательно уничтожить все улики, что восстановление юридически достоверной картины преступления делается невозможным.
В данном случае нельзя не обратить внимание на то, что в строго документальной истории преддуэльных перипетий совершенно оказывается в тени одно лицо — министр народного просвещения граф Сергей Семенович Уваров. История отношений этого человека с Пушкиным, путь, который превратил его в середине 1830-х гг. в своеобразного чемпиона по ненависти к поэту, хорошо освещены [491] . Но Уваров был одним из наиболее ловких интриганов своего времени. Не случайно выражение «Уваров оставался в тени» сопровождает многие темные страницы его карьеры.
491
Вацуро В. Э., Гиллельсон М И. Сквозь «умственные плотины». Из истории книги и прессы пушкинской поры. М., 1972. С. 173–191; Пушкин А. С. Письма последних лет 1834–1837 Л., 1969. С. 477–478; Черейский Л А. Пушкин и его окружение. Л., 1975. С. 428–430.