Пусть льет
Шрифт:
— Вам достаточно тепло? — Даер коснулся ее руки.
— Нет. В этой комнате ледник. Ледник. Боже! Не могу даже придумать, почему не установила камин, когда строили дом.
В дверь постучал Хуго. Десять минут или около того комната кипела деятельностью: Инес и еще одна девушка меняли простыни, Марио убирал еду с пола, Пако стирал пятна жира с ковра у кровати, Хуго подавал кофе. Дейзи сидела, рассматривая лицо Даера, пока пила кофе, с некой легкой обидой замечая, что он отнюдь не смущен, а, напротив, проявляет все признаки того, что ему сейчас покойнее больше, чем раньше сегодня вечером. «Но чего же я ожидала?» —
— Что творится у вас в голове? — сказал он, когда все слуги вышли и комната вновь погрузилась в свою тишину.
Даже это вызвало у нее раздражение. Она сочла вопрос дерзким. Он предполагал интимность, которая должна была между ними существовать, но ее почему-то не было. «Отчего ж нет?» — спросила себя она, пристально глядя на его удовлетворенное, серьезное выражение. Ответ возник готовый и нелепый из ее подсознания; прозвучал он чепухой. «Ее не существует, потому что не существует его». Это было, конечно, смехотворно, но затронуло струну где-то поблизости от правды. «Нереален. Что значит для человека быть нереальным? И почему я должна чувствовать, что он нереален?» Затем она рассмеялась и сказала:
— Боже мой! Ну конечно! Вы хотите чувствовать себя живым!
Он поставил чашку и блюдце на пол, сказав:
— А?
— Разве не это вы мне сказали в первый вечер, когда пришли сюда, а я у вас спросила, чего больше всего вы хотите в жизни?
— Правда?
— Уверяю вас, еще какая. Вы произнесли именно эти слова. И конечно, знаете, вы правы. Потому что на самом деле вы не живы, на некий странный манер. Вы мертвы. — С двумя последними словами ей показалось, что голос ее прозвучал немного огорченно.
Он быстро глянул на нее; она подумала — вид у него обиженный.
«Зачем я пытаюсь подманить несчастного? — подумала она. — Он не сделал ничего плохого». Беспричинно, идиотски, однако желание было, и очень сильное.
— Почему мертв? — Голос его был ровен; она вообразила, что его оттенки враждебны.
— О, не мертвы! — нетерпеливо сказала она. — Просто не живы. Не вполне. Но мы все таковы нынче, наверное. Не совсем так вопиюще, как вы, быть может, но все равно…
— А. — Он думал: «Надо выбираться отсюда. Мне нужно идти».
— Мы все чудовища, — с воодушевлением сказала Дейзи. — Это Эпоха Чудовищ. Почему история о женщине и волках так ужасна? Вы знаете эту сказку, где у нее сани, полные детей, а она едет по тундре и за ней бегут волки, а она швыряет одного ребенка за другим, чтобы умилостивить зверей. Сто лет назад все считали, что это жуть. А сегодня это еще ужаснее. Гораздо. Потому что тогда это было далеко и маловероятно, а сейчас оно в царстве возможного. История ужасна не потому, что женщина чудовище. Вовсе нет. Но потому, что мы бы все сделали в точности то, что делала она, чтобы спасти себя. Это ужасно, потому что так безысходно правдиво. Я бы так сделала, вы бы так сделали, все, кого мы знаем, сделали бы так. Разве нет?
За сияющими просторами пола, на дне колодца
— Ну, — начал он, глубоко вдохнув и потягиваясь, точно намеревался встать.
— Вы знаете тех, кто бы не стал?
Он вдруг понял, что она всерьез относится ко всему, что бы ни говорила. Что-то с ней было не так; ей полагалось лежать там довольно, быть может — держа его за руку или ероша ему волосы и произнося время от времени тихое слово. Вместо этого она вся напряжена и беспокойна, тревожно говорит о волках и чудовищах, стремится либо вложить ему что-то в голову, либо вынуть что-то из нее; он не знал, что именно.
— Знаете? — упорствовала она, слово было отчаянным вызовом.
Как будто, сумей он ответить: «Да», звук этого слова мог бы подарить ей немного покоя. Он мог бы ответить: «Да, кое-кого знаю» — или даже: «Да, такой человек существует», и ее, быть может, это бы успокоило. Мир, это далекое место, снова стал бы необитаем и возможен. Но он ничего не сказал. Вот она взяла его за руку, кокетливо повернула к нему лицо:
— Кстати, о чудовищах, раз я припоминаю ваш первый вечер здесь, я помню. Боже! Вы величайшее чудовище из всех. Конечно же! С этой огромной пустотой у вас в руке. Но боже мой! Неужели не помните? Не помните, что я вам сказала?
— Не очень много, — сказал он, досадуя, что его шанс на уход оттащили дальше. — Я не придаю такому серьезного значения, знаете.
— Значения, вот как! — фыркнула она. — Всем известно, что это совершенная правда и вполне научно. Но как бы то ни было, придаете вы этому значение или нет — ну и выражение! — просто помните: вы можете делать все, что захотите! — добавила она жестковато. — У вас пустая рука, а вакуум имеет склонность заполняться. Будьте осторожнее с тем, что входит в вашу жизнь.
— Я буду осторожен, — сказал он, вставая. — Боюсь, мне пора идти. Уже становится поздно.
— Ничего не поздно, дорогуша, — сказала она, но не сделала попытки убедить его остаться дальше. — Вызовите такси. — Она показала на телефон. — Номер двадцать четыре — восемьдесят.
Он не подумал об этой сложности.
— Пройдусь пешком, — сказал он. — Мне нужно разминаться.
— Чепуха! Здесь пять миль. Вы не сможете.
— Еще как смогу, — с улыбкой сказал он.
— Вы заблудитесь. Вы с ума сошли. — Она думала: «Вероятно, он хочет сэкономить деньги. Сказать ему, чтобы поехал за наш счет?» Она решила, что не стоит. — Как хотите, — сказала она, пожав плечами.
Когда он брал портфель, она сказала:
— Я провожу вас до дверей, — и, несмотря на его протесты, пошла впереди вниз по лестнице в вестибюль, где все еще горело несколько свечей. В доме было очень тихо.
— Все слуги уже спят, наверное, — сказал он.
— Разумеется, нет! Я еще не отпустила Хуго. — Она открыла дверь. Ветер задул внутрь, колыша ей пеньюар.
— Вам бы лучше лечь. Простудитесь.
Он взял руку, которую она ему протянула.
— Это был чудесный вечер, — объявил он.