Пусть льет

Боулз Пол

Когда они прошли, Тами прошептал:

— Если он вас увидит, друг мой, это будет очень плохо. Все в Агле узнают об этом завтра.

— А какая разница? — резко спросил Даер — не столько потому, что он верил в то, что это не важно, сколько потому, что ему было любопытно знать, каково в точности его положение здесь.

— Испанцы. Они придут в дом.

— Ну и пусть приходят. Какая разница-то? — Его переполняла решимость разобраться во всем до конца, и то была хорошая возможность. — Я ничего не сделал. Зачем им эти хлопоты — идти меня искать? — Он пристально следил за лицом Тами.

— Может, вас не тронут, когда вы им покажете свой американский паспорт. — Тами теперь говорил

вслух. — А я — я сразу буду в тюрьме. Вам нужна виза, чтобы попасть сюда, друг мой. А потом они скажут: как вы сюда приехали? Вы не беспокойтесь. Они будут знать, что вы приехали на лодке. А потом они скажут: где эта лодка? И чья лодка? И хуже всего: зачем вы приехали на лодке? Почему не приехали по frontera, [110] как все остальные? Потом поговорят с Танжером по телефону и попробуют узнать зачем у полиции там… — Он умолк, вопросительно глядя на Даера, который сказал:

110

Граница (исп.).

— И что? — по-прежнему не сводя взгляда с глаз Тами.

— И что? — слабо сказал Тами, улыбаясь. — Откуда я знаю — и что? Я знаю, вы сказали: вы мне дадите пять тысяч песет, чтоб я вас сюда привез, и поэтому я так делаю, потому что я знаю: американцы держат свое слово. И значит, вам сюда очень хочется приехать. Откуда мне знать почему? — Он снова улыбнулся — улыбка, несомненно, чувствовал он, была обезоруживающей, но для образа мыслей Даера она была самой сутью восточного коварства и хитрости.

Даер крякнул, встал, думая: «Отныне я буду следить за каждым твоим движением». Тами, поднявшись на ноги, по-прежнему объяснял про испанскую полицию и их упорство в добывании всех возможных сведений об иностранцах, что посещают протекторат. Слова его включали в себя предупреждение никогда не стоять днем возле дома и никогда — даже говорить об этом не стоило — не совать нос в деревню ни в какой час дня или ночи. Пока они шли, он цветисто распространялся о вероятных последствиях для Даера, если тот позволит вообще кому-либо себя увидеть, под конец заставив все звучать столь до нелепости опасно, что его слушателя окатило волной страха — страха не перед тем, что все, о чем говорил Тами, могло оказаться правдой, поскольку он ни секунды не верил во все эти вариации катастрофы, а страха, порожденного тем, что он лишь раз спросил себя: «Зачем он все это говорит? Почему его так возбуждает, чтобы меня никто не видел?» Для него ответ отыскивался, конечно, в пределах скандальной репутации Тами. То был просто вопрос знания, насколько далеко готов зайти человек или, скорее, раз он марокканец, насколько далеко он сможет зайти. И ответ в этой точке был, думал Даер, таков: он зайдет настолько далеко, насколько я позволю ему зайти. Поэтому я ему не предоставлю ни шанса. Бдительность — это довольно просто; трудность лежала в ее маскировке. Тот не должен подозревать, что его подозревают. Тами уже разыгрывал идиота; Даер тоже будет простодушен, он станет поощрять Тами считать себя умнее, чтобы его действия могли оказаться менее осторожными, его решения — менее скрытыми. Одной превосходной защитной мерой, казалось ему, будет сходить в деревню, а потом рассказать об этом Тами. Так тот поймет, что он не боится никому показываться, тем самым лишив Тами единственного преимущества, которое тот, похоже, чувствовал, будто над ним имеет. «И потом он дважды подумает, прежде чем откалывать что-то слишком грубое, если осознает, что людям известно о том, что я здесь с ним был», — рассуждал он.

— Ну, —

неохотно сказал он, — я здесь прекрасно проведу время. Я это вижу. Вы все время внизу в городке, а я тут сижу на заднице на склоне горы.

— Что вы имеете в виду — все время? Сколько дней вы хотите остаться? Мне нужно ехать в Танжер. Моя лодка. Этот джилали нехороший. Я его знаю. Он продаст ее кому-нибудь еще. Вам все равно. Это не ваша лодка…

— Только не надо по-новой, — сказал Даер.

Но Тами пустился в длительный монолог, который завершился, когда ему и полагалось закончиться, на теме того, сколько песет в день Даер желает платить ему за его присутствие в Агле.

«Может, я его тут хочу, а может, и нет», — думал тот. Будет зависеть от того, что он найдет и узнает в городке. Планы следовало строить аккуратно, и они легко могут включать в себя необходимость для Тами вывезти его куда-нибудь еще. «Но чем быстрее я смогу от него избавиться, тем лучше». Хоть это было определенно.

Был ли этот торг, по видимости достаточно подлинный, лишь частью игры Тами с намерением притупить любые подозрения Даера, заменяя их ощущением надежности, от которого он бы стал беспечен? Он этого не знал; думал, что да. Как бы то ни было, должно казаться, что он принимает это очень всерьез.

— Думаете, я набит деньгами? — сказал он с напускным недовольством, но таким тоном, чтобы Тами мог почувствовать, что деньги со временем и появятся.

Другой не ответил.

Крутой холм сбоку покрывала оливковая роща, через которую нужно было пройти, перебраться через стремительный поток и подняться на небольшой пригорок, чтобы достигнуть дома. Тот был выстроен на плоском карнизе скалы, чье основание изгибалось книзу, упокоеваясь на горном склоне поразительно далеко внизу.

— Вон дом, — сказал Тами.

Это крепость, подумал Даер, видя, как небольшое строение присело на вершине своего сумасшедшего столпа. Толстые земляные стены некогда были частично побелены, а крутая крыша, крытая террасами, напоминала отделанные кружевами соломенные нижние юбки. Тропа вела вверх, вокруг и выводила на выступ, где земля была голой, не считая нескольких разросшихся кустов. Окон не было, но виднелась собранная из разных кусков дверь с самодельным замком, и Тами вытащил теперь из кармана тяжелый ключ к ней, длинный, как кисть его руки.

— Отсюда только прыгать, — сказал Даер, шагнув к краю и заглядывая вниз.

Под ним долина готовилась к ночи. У него было чувство, что никакому свету не пронзить глубокого сумрака, в котором был погребен низ горного склона, никакому звуку не изменить далекого, бесстрастного бормотанья воды, которое, хоть и едва слышимое, как-то умудрялось заполнять собой весь воздух. Поборовшись мгновенье с замком, Тами сумел открыть дверь. Идя к дому, Даер заметил глубокие канавы, прокопанные в земле дождем, стекавшим со свесов крыши; тут и там по-прежнему капало, задушевный звук посреди всеобъемлющего уединения — едва ли не с оттенком гостеприимства, словно бы одно существование дома предлагало возможность передышки от огромной меланхоличной серости умиравшего дня.

По крайней мере, подумал он, делая шаг в темную комнату, пахшую сеновалом, это даст мне перевести дух. Может, всего на день-другой, но здесь можно прилечь.

Тами открыл дверь на другой стороне комнаты, и из крохотного патио, заваленного сломанными ящиками и мусором, проник дневной свет.

— Там еще одна комната, — сказал он с видом удовлетворения. — И кухня тоже.

Удивительно, земляной пол был сух. Мебели не было, но почти все пространство пола покрывала чистая соломенная циновка. Даер бросился на нее и лег, упершись затылком о стену.