Пустите меня в Рим
Шрифт:
– Ты чего? – обиженно спросил Ежик, когда я поставила перед ним холодные блинчики. Вот балда – разморозила, а погреть забыла.
– Прости, Ежичек, сейчас будут горячие.
Пока блинчики крутились в микроволновке, я рассказывала Ежику о моих вчерашних злоключениях. Вернее, злоключения-то у Ники, а я, слава богу, в норме. Вот только когда девчонка мне платье шить будет? Ежик дождался блинчиков и, жуя, облизывая пальцы, спросил:
– И где она теперь будет жить?
– Пока не знаю. Должна за сегодня что-нибудь найти.
– А давай ее к нам поселим. Ты сказала, что она готовила той бабушке. И убирала. Может, она и у нас будет?
– У кого это? В офисе,
– Нет. – Он на всякий случай поближе придвинул к себе тарелку. – Блинчики вкусные. Я про мой дом.
Видя, что я не понимаю, он вздохнул и неохотно принялся объяснять. Из его путаной речи сложилась такая картина. Живет Ежик с мамой. Мама художница. (Это я уже знала из разговора с Борей.) Большую часть дня мама проводит на чердаке, который над квартирой, – там у нее мастерская. Иногда она и ночью там остается. А квартира у них трехкомнатная. Одна комната Ежика, другая мамы и третья, где просто вещи, потому что она им не нужна. И вообще, вещей много, и они путаются под ногами, и мама ужасно раздражается, что их надо все время убирать. И в магазин она не любит ходить. Может, эта девушка могла бы готовить и разгребать вещи? «А денег нам не надо, – добавил Ежик серьезно, – я хорошо зарабатываю».
Я с сомнением разглядывала его, потом спросила, как они с мамой отнесутся к стуку швейной машинки. Он подумал и спросил, что такое швейная машинка. Я не стала вдаваться в подробности, сказала, что это такой станочек, на котором шьют платья, и он стучит.
– Громко?
– Нет, но все равно...
– Это фигня. Вот мама иногда поет, когда работает. А я включаю звук у компа. Тоже громко бывает, особенно если стрелялка идет.
Я опять впала в задумчивость, потом пошла к Борису. Тот выслушал, почесал репу и сказал, что, может, и неплохо, если кто-нибудь нормальный за творческими личностями присмотрит.
– Она нормальная, девчонка твоя?
– Да вроде да.
– Только давай-ка я сперва сам с ней поговорю.
Я пошла звонить Нике.
– Ты нашла что-нибудь?
– Пока нет, что-то все дорого... но я ищу, Танюша, ты не беспокойся, я сегодня...
– Слушай, давай-ка приезжай сейчас ко мне на работу, может, я нашла тебе вариант. Пиши адрес. Дверь закрой как следует.
Короче, Борис поговорил с Никой, потом отвел ее домой к Ежику, вернулись они вполне довольные друг другом, и Ника радостно заявила, что комната прекрасная, мама у Ежика – очень талантливая. А квартира так просто роскошная, хоть и запущенная. Самого Ежика я ей показала, но он был в виртуальной реальности и абсолютно некоммуникабелен.
В тот же вечер мы с Димом перевезли вещички Ники. Она открыла дверь своими ключами (Борис выдал), показала нам комнату, которую ей выделили. Квартира действительно оказалась роскошной: старый дом с высокими потолками и толстыми стенами. Огромные окна со сложными переплетами делали жилье светлым. Старая, но добротная мебель, некоторые вещи показались мне антикварными, например буфет. Он был большой и даже на вид очень тяжелый, со стеклянными дверцами и резной нижней частью, там, где ящики. На стенах висели полотна. Я решила, что все эти вещи не могут принадлежать одному художнику. Некоторые картины были светлыми: пейзажи, словно чуть размытые дождем, городские дома и улицы, где солнце играло на мокрой мостовой или в окнах зданий. Другие полотна показались мне гораздо менее интересными – кубы и прямоугольники, словно освещенные резким, безжалостным светом. Натюрморты с поблекшими, надломленными цветами.
– Кто это писал? – с интересом спросила я, разглядывая картины.
Ника равнодушно
Честно сказать, еще пару дней я настороженно ждала звонка и опасалась, что у Ники опять что-то стрясется. Ежик про нее ничего не рассказывал, а спрашивать я боялась. Но Ника позвонила лишь для того, чтобы позвать меня на примерку. Ползая вокруг меня с булавками и жужжа какой-то мотивчик, портниха выглядела вполне довольной.
– Ну ты как тут? – осторожно спросила я.
– Нормально, – жизнерадостно ответила девушка, выплюнув булавки. – Они оба чудные, конечно, но безобидные. Как дети. Я буду за ними ухаживать и квартиру потихоньку разберу, а то как в чулане – все темно и в паутине. Давай приезжай послезавтра, еще разок примерим, и уж тогда окончательно сострочу все.
М-да. Вот не люблю попадать в дурацкие ситуации, так ведь обязательно там и оказываюсь. Сегодня в обед побежала к Нике на вторую примерку. И ведь она же мне позавчера сама сказала, во сколько прийти. Сказать сказала, а сама забыла. И я очень быстро поняла, почему у Ники снесло крышу. Дом, где обретается Ежик, а теперь и Ника, старый, без лифта. Я добрела до пятого этажа и остановилась, отдуваясь и глядя на массивные двери. Что значит высокие потолки! В современном этажеисчислении никак не меньше восьмого, а то и девятого. Позвонить я не успела. Что-то загремело за спиной, и я испуганно отскочила к лестнице. В углу площадки имелась металлическая лесенка, упиравшаяся в дверь чердака. Вот эта-то дверь и открывалась сейчас с натужным скрипом. Из-за двери показалась растрепанная светловолосая женщина, руки ее были заняты чем-то громоздким.
Увидев меня, она попросила:
– Вы мне не поможете?
Я поднялась на пару ступенек и приняла из ее рук полотно – довольно большое, но без рамы. Пока женщина запирала дверь на чердак, я разглядывала картину. Кубы и конусы сгрудились в углу, они жались друг к другу, норовя укрыться от безжалостного света, который падал откуда-то сверху. Свет был горячим, и контуры геометрических фигур уже начали таять и колебаться в знойном воздухе. Мне немедленно захотелось пить.
Женщина перешла от чердачной двери к квартире и опять долго возилась с замком. Я уже поняла, что это мама Ежика, которая художница.
– Вы ко мне? – спросила она, открыв дверь.
– К Нике, вашей жиличке, – робко ответила я. – Она, видите ли, шьет мне платье...
– Да, конечно, проходите.
Мы вошли в прихожую, женщина улыбнулась и забрала у меня картину. Потом вдруг спросила:
– Вам совсем не понравилось?
Я растерялась. Что сказать? Что-то есть в этой картине, настроение, что ли, вот вызвала же она у меня жажду. Но это не мое настроение, не хотела бы я иметь эту вещь дома.
Я попробовала объяснить мои впечатления, как можно осторожнее подбирая слова, чтобы не обидеть художницу. Потом торопливо добавила:
– Я видела другие картины в комнатах. Пейзажи. Вот те совсем другие – очень светлые. Чьи они?
– Мои. – Женщина грустно улыбнулась. – Не верите, да? Просто все мы пишем то, что внутри. Те картины я писала, пока была счастлива. А потом умер муж... И все словно сгорело...
Я растерянно молчала, не зная, что сказать. Она поманила меня за собой в комнату, поставила новое полотно лицом к стене и принялась рассказывать:
– Вот это Варварка – узнаете? Муж очень любил старую Москву, и я много тогда писала всякие улочки, переулочки. А вот это японский садик в Ботаническом саду.