Пустой дом
Шрифт:
Вирджиния видела, как мать, нахмурившись, разбирает колючий мужской почерк, рассматривает марку и после секундного колебания опускает конверт в карман жакета, а потом идет дальше, невозмутимая, словно ничего не произошло.
Она сказала:
— Элис, я не получала никакого письма.
— Но оно было там!
— Ты что, не понимаешь? Мама забрала его. И уничтожила. Она была вполне на это способна, ты же знаешь. Она сказала бы: «Я сделала это ради Вирджинии. Для ее же блага».
Покровы были сорваны, иллюзии развеялись. Оглядываясь
Элис казалась расстроенной, как будто сожалела, что упомянула о письме.
— Может, оно было и не от Юстаса.
— Нет, от него.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что, будь оно от кого-то другого, она вернула бы письмо мне, отделавшись извинением, может, сказала бы, что взяла его по ошибке.
— Но мы не знаем, что было в том письме.
Вирджиния встала из-за стола.
— Нет. Но я собираюсь это выяснить. Прямо сейчас. Пожалуйста, побудь здесь, пока дети не проснутся. Скажи им, что я скоро вернусь.
— И куда же ты собралась?
— К Юстасу, конечно, — сказала Вирджиния, стоя на пороге.
— Но ты еще не выпила кофе. Я сварила его, а ты даже не попробовала. И что, собственно, ты намерена ему сказать? Хочешь объясниться?
Но Вирджинии и след простыл. Элис обращалась к пустой кухне, к открытой двери, хлопающей на ветру. С недовольным вздохом она поставила на стол свою чашку и подошла к двери, словно собиралась вернуть Вирджинию назад, но та была уже далеко, как девчонка бежала по высокой летней траве, через поля — к Пенфолде.
Она выбрала дорогу через поля, потому что слишком долго было бы садиться в машину, заводить мотор и потом выруливать на главную дорогу. Каждое мгновение было на счету. Они уже потеряли десять лет, и она не желала больше терять ни минуты.
Вирджиния бежала, вдыхая напоенный медовой сладостью утренний воздух, а высокая трава и белые ромашки хлестали ее голые ноги. Море было темное, аметистовое, с широкими полосами бирюзы, горизонт терялся в дымке — день обещал быть жарким. Длинноногая, она легко преодолевала перелазы, перепрыгивала через канавы на полях, коловшихся жнивьем, по краям которых пылали алые маки, а морской ветер нес с собой аромат утесника и лепестки его желтых цветов, похожие на конфетти.
Она пересекла последнее поле, и впереди показалась Пенфолда — фермерский дом, просторные амбары и палисадник, защищенный от ветра невысокой каменной стеной. Вирджиния перебралась через последний перелаз и оказалась в огороде, пробежала по тропинке до калитки, увидела кошку и ее котят, наполовину сиамских, которые грелись на солнышке на ступенях крыльца. Входная
— Кто там?
Это была миссис Томас; она перегнулась через перила лестницы, держа в руках трубу пылесоса.
— Это я, Вирджиния. Вирджиния Кейли. Я ищу Юстаса.
— Он доит коров, вот-вот должен закончить.
— Спасибо!
Не желая задерживаться ни на минуту и ничего объяснять, она бросилась обратно в дверь, пересекла лужайку и оказалась возле коровника. И в этот самый момент она увидела его: Юстас выходил из ворот, открывавшихся в сад. На нем была рубашка с короткими рукавами и большой фартук, на ногах резиновые сапоги, а в руке блестящий алюминиевый бидон с молоком. Вирджиния застыла на месте. Он заложил на воротах засов, а потом повернулся и увидел ее.
Она не собиралась терять голову. Думала сказать взвешенно и спокойно: «Я хочу спросить тебя про письмо, которое ты мне написал». Но все произошло совсем иначе. Потому что все было сказано в то бесконечное мгновение, когда они стояли, глядя друг на друга, а потом Юстас поставил на землю бидон и сделал шаг по направлению к ней, и она слетела по травянистому склону прямо в его объятия и смеялась, прижимаясь лицом к его рубашке, а он все повторял: «Ну-ну, тише, успокойся», — словно она не смеялась, а плакала. И тогда Вирджиния сказала: «Я люблю тебя», — и разрыдалась.
Он сказал:
— Конечно, я тебе звонил. Три или четыре раза. Но никак не мог тебя застать. Трубку все время брала твоя мать, и я с каждым разом чувствовал себя все большим дураком, когда она говорила, что все тебе передаст и ты перезвонишь. Я все гадал: может, ты передумала? Может, у тебя нашлись дела поважнее, чем пить чай со мной и моей старенькой мамой? А может, мать тебя отговорила. Она же сразу меня невзлюбила, с первого момента нашей встречи. Ты знала об этом, так ведь?
— Да, знала. И я так ждала! Один раз чуть было не позвонила тебе сама. Я думала, ты забыл… и даже злилась. И тут внезапно мать объявила, что мы возвращаемся в Лондон, и у меня уже не было времени что-то выяснять. В поезде я спросила ее напрямую, звонил ли ты, и она ответила, что нет. Я ей поверила! Это было самое ужасное — я всегда слепо верила ей. Я должна была догадаться. Все это моя вина — я должна была понять! О, Юстас, ну почему я была такой глупой!
— Ты вовсе не была глупой, — сказал Юстас. — Тебе было семнадцать. Меня смущало другое. Ты была очень податливой, легко попадала под влияние. Тебе нужно было повзрослеть и научиться отстаивать собственное мнение. Я так и написал в том письме. Когда ты так и не перезвонила, я подумал, что ты, возможно, испугалась. Я хотел сказать, что если ты предпочитаешь подождать пару лет, я готов ждать тоже, готов дать тебе время, чтобы ты осознанно приняла свое решение.