Пустыня внемлет Богу. Роман о пророке Моисее

Баух Эфраим Ицхокович

С юности любил он часами просиживать у крокодильего питомника, испытывая временами истинный трепет перед этими животными, которых и по сей день считает священными. С настороженным вниманием следил за тем, как они пожирают мясо, бросаемое им служителем. Иногда тот, заметив интерес юноши, присаживался рядом, и навсегда врезались в память его слова о том, что вид открытой раны раздувает ноздри и разжигает аппетит этих животных. Он видел, как бледнеют лица окружающих при виде открытой раны или вывалившихся внутренностей: они это вынуждены были наблюдать во время посещения бойни, что входило в учебную программу. Он же не испытывал никакой брезгливости, даже странное влечение к этому, и ему пророчили быть врачом, особенно после того, как один он вызвался ходить на практические занятия по бальзамированию.

Так

или иначе, когда в последние годы Сети покрылся паршой и нарывами, он единственный из его сыновей и внуков вызвался менять ему повязки, вскрывать нарывы, обмывать раны, при этом стараясь какими-то словами и прикосновениями облегчить страдания старика. Честно говоря, делал он это бескорыстно, в обмен на молчаливую, но горячую благодарность страдающего, которой ему, сыну и внуку, так не хватало в жизни. О том, что он делает это небескорыстно, а с далеко идущими целями, узнал он из шепотков, гуляющих сквозняками по бесконечному дворцу, и взял это в расчет. Еще одно существо необыкновенной красоты, некое воплощение милосердия, жена Мернептаха, тоже пыталась облегчить страдания властителя, давала ему пить, часами просиживала около него, щебеча глупые байки, и белая ручка ее ненароком сталкивалась со слабой ручкой хромого юноши, так самоотверженно копающегося в омерзительных ранах старика.

И тут он совершил промах, который мог стоить ему жизни, но, если оглянуться назад или вправо, на женщину, спящую рядом, оказался для него судьбоносным. Всего-то он попытался прикоснуться к ней и нашептать на ушко какие-то слова, как он делал со стариком, и эта глупышка, не соображая, что делает, сказала об этом супругу. Благодаря тем же шепоткам да и присущему ему чувству приближающейся опасности он понял: люди Мернептаха находятся в считанных минутах от него, и тут не поможет сам Сети, хотя корона и жезл власти всегда рядом с ним.

Он отлично помнит, как тенью проскользнул, стелясь по стенам и прячась в кустах, движимый каким-то инстинктом, к крокодильему питомнику, моля богов, чтобы там оказался знакомый служитель. Коротко и четко рассказал ему об угрозе и тут же был упрятан им в месте, где хранилось мясо для животных и куда из-за устойчивого запаха гнили и слабо ощущаемой вони никто никогда не заходил. Мясо здесь долго не залеживалось, да и его, внука правителя, служитель достаточно быстро переправил в надежное место, ибо давно был связан с уголовниками, которые занимаются главным образом грабежом пирамид и по сей день. Помня, что они спасли ему жизнь и еще оказали немало услуг, он всегда к ним снисходителен.

И еще он тогда понял, что только смертельный риск, когда на карту поставлена жизнь, открывает и неограниченные возможности и, пусть весьма редко, приводит к ошеломляющим результатам. Глава преступников, человек, не боящийся смерти, более того, все годы живущий рядом с набальзамированным и украшенным драгоценностями тленом и неплохо на нем зарабатывающий, властвующий над целым лабиринтом ходов и подземелий в городе великих пирамид, укрыл его, обеспечил его пищей, питьем и, главное, сведениями, которые получал от своих людей во дворце. У него была своя сеть осведомителей, более эффективная, чем все сети Сети, ибо работала на уровне уборщиков спален и сортиров, и не за страх, а за совесть. Естественно, у главы преступников были свои далеко идущие планы, связанные с укрывающимся у него одним из сынов или внуков самого фараона. Это он сообщил о начавшейся на севере войне и о том, что Мернептах возглавил войска, как-то глухо намекая, что и среди командиров у него свои люди, это он тайком провел его через тех же служителей к совсем запаршивевшему от ран Сети, и тот обрадовался ему, как ангелу, спустившемуся с небес.

А затем все свершилось с такой быстротой, словно бы в каком-то тумане или бессвязном сне, в котором он действовал точно и четко, как лунатик. С севера везли тело погибшего Мернептаха, а он, держа на руках умирающего Сети и уже властно распоряжаясь всей растерявшейся камарильей, нутром ощущающей, что час ее пришел, усиленно пытался вспомнить, как он вел себя тогда, слушая глухие намеки главы преступников о таинственных возможностях того в армии: поддакивал, возводил очи к небу, многозначительно помалкивал? Так или иначе, все случилось само собой: корона и жезл лежали рядом с умершим Сети и не стоило никакого труда

в этой всеобщей панике, подавив внутреннюю дрожь от понимания, что он совершает, объявить, что последней волей своей умирающий возложил корону на его голову и слабеющей рукой вручил ему жезл. Все еще не веря, что это так легко удалось, он сыпал распоряжениями, чтобы никому не позволить опомниться, продолжая удивляться тому, что все приказы его тут же исполняются. И себя он пытался занять по горло: участвовал в бальзамировании обоих дорогих ему людей и, подходя к телу Мернептаха, испытал на миг тот же страх, от которого когда-то обмочился, дал обет перед всеми, что погребение полководца будет не менее пышным, чем погребение самого повелителя, а теперь и небожителя Сети.

И все же неуверенность не оставляла его еще какое-то время, и по сей день тот период всплывает скорее не в сознании его, а в обонянии — омерзительной смесью слабо пованивающего мяса и удушливых подземелий обители смерти — города пирамид.

Но именно в период неуверенности, не давая никому опомниться, он объявил, что раскрыт заговор некоторых из принцев, особо досаждавших ему в годы юности, которые виноваты в гибели Мернептаха и смерти Сети, такое совпадение не может быть случайным. Фантазия его была неистощима на формы казни — вывезти на корабле и бросить в море с камнем на шее, сгноить в трюме или тюрьме, послать в каменоломни, где уж поиздеваются над вчерашним сынком самого повелителя: до последнего вздоха будет вспоминать, как неосторожно поступил, издеваясь в юности над нынешним властителем.

Впервые он ощутил дыхание смерти, будучи слабым уродцем, потерявшим бдительность, а вместе с ней и голову от близкого дыхания этой красивейшей, да еще в обаятельном облаке глупости, женщины. Второй раз это разгоряченное, пахнущее потом и кровью дыхание коснулось его, когда уже на вершине власти он вновь потерял бдительность, доверившись окружающим его военачальникам, а они внезапно разбежались, и он увидел себя в кольце врагов неумело да и глупо размахивающим тяжким мечом и в какой-то миг даже потерявшим желание сопротивляться. Он уже видел себя великим и никому не нужным небожителем, когда в какой-то миг Яхмес со своими колесницами просто выхватил его из свалки.

Теперь же он владеет абсолютной властью, в полной личной безопасности, а ощущение того дыхания нет-нет и коснется его. Интуиция подсказывает ему, что Яхмес как-то, быть может самым странным образом, связан с этим рыжебородым, знал его когда-то, встречал где-то, но нет у него другого такого, как Яхмес, который предан ему и к тому же абсолютно его не боится. Такое сочетание при его правлении невероятно, потому он его и ценит, но ухо надо держать востро. Хотя интуиция ведь может и обмануть.

Благодаря отребью, управляемому семейством Тамит, подчиняющемуся формально Яхмесу, но в обход его тайно связанному с теми же грабителями пирамид и докладывающему впрямую ему, правителю Кемет, он знает о каждом самом незаметном движении рыжебородого. По личному его указанию денно и нощно за рыжебородым следят, как можно следить за мухой, передвигающейся перед глазами по белой стене: когда ложится, когда встает, что ест, о чем и с кем говорит, а главное, как ведет себя наедине — дремлет, взирает на небо, пишет, и если да, то где достает папирусы, перо-хартом, чернила, молится, делает ли какие-либо движения руками и телом. Твари эти лезут из кожи вон, не зная, как ему, повелителю, угодить, а его не интересует, плетет ли рыжебородый заговор или говорит против его власти, он уже и так столько наговорил, что следовало бы трижды его четвертовать и семь раз удушить. Ему важно уловить, как это существо шевелится, подобно мухе, которую так легко и, оказывается, все же абсолютно невозможно прихлопнуть, ибо нечто невидимое и всесильное стоит за ней, и такого, насколько он слышал от своих жрецов, чародеев, старейшин, да и сам копался в остатках папирусов за тысячелетия, не полностью уничтоженных гиксосами, погрузившими Кемет в рабство на века, не бывало. Из груды накопившихся донесений, кстати написанных отребьем из его же, рыжебородого, племени, понимающим их язык, но не понимающим, о чем речь, и потому точным в воспроизведении слов, его, властителя, заинтересовал обрывок разговора рыжебородого со своим братцем, и в нем странным образом упоминается он, вседержитель, да так, что на миг ощутил дрожь в теле.