Пустыня
Шрифт:
Записывал, слушал, слушал, записывал… Автобус подъехал к отелю, и это я тоже записал. И стук в дверь записал. Не бетховенский, громкий и требовательный, нет. Тихий и вкрадчивый.
Зовут на перевязку.
В медпункте, помимо Абдула, двое.
— Я — Николай Петрович Голиков, врач нашего посольства, — представился первый. — А это Алекс Шрюммель, главный хирург Военного Госпиталя Ливии. Он здесь по личному поручению Муаммара Каддафи.
— А вы, Николай Петрович? Что привело сюда вас?
— Ну, как же!
— Забота о здоровье соотечественника?
— Именно! — но
Тем временем Абдул снял старую повязку. Волнуется.
— Спокойно, Абдул. Ты всё делаешь правильно, — сказал я ему.
Немец наклонился, посмотрел, но и пальцем не коснулся. Доктор Голиков даже не наклонялся — смотрел издали.
— Значит, так — сказал доктор Голиков десять минут спустя. — Ранение ваше, Михаил, серьёзное. Преуменьшать не будем. Пара сантиметров к грудине, и если бы гвоздь — это ведь был гвоздь? — летел перпендикулярно телу, всё могло бы кончиться печально. Но миновало. И, конечно, своевременно оказанная помощь тоже сыграла свою роль. В общем, мы можем дать заключение о том, что вследствие серьезного ранения вы вынуждены прервать турнир. А можем — что вы способны турнир продолжать. Как скажете, так и сделаем.
— Однако…
— И если вы решите турнир прервать, к вам никаких претензий там — он посмотрел на потолок — не будет.
Искушение. Взять, да и сказаться немощным. Я, мол, болен, бюллетеню, нету сил. И улететь с пробитой грудью домой. Хорошо, пробитой не до конца, но кто об этом узнает? Да хоть и узнают, разве непременно нужно умереть за шахматной доской?
— Нет, Николай Петрович. Легкое не задето, медик здесь хороший, я не мешки с углем ворочаю, так что, полагаю, здоровью моему ничего не угрожает. Я продолжаю турнир. Заявляю это в трезвом уме и здравой памяти.
— Хорошо. Теперь вот ещё что. С нами приехали корреспонденты. Арабские, немецкие и английские. Будут брать интервью. Вы человек опытный, не первый раз за границей, но должен напомнить: представляя великую страну, вы должны являть собою пример советского человека!
— Список! — протянул руку я.
— Что?
— Список предполагаемых вопросов и рекомендуемых ответов.
— У меня… У меня нет списка…
— Как это — нет списка? При инструктаже положен список. Первый раз меня инструктируют без списка ответов.
— Я… мне… мы не успели составить список.
— Не успели? — и я замолчал. Дальше говорить не следовало. Товарищ капитан — или майор? Нет, капитан, — должен был осознать, что допустил ошибку. Большую ошибку. Из тех ошибок, что дорогого стоят.
— У вас, Николай Петрович, всё? — спросил, наконец, я.
— Ну, в общем-то…
— Тогда мне нужно готовиться. Сегодня игровой день. Ну, и корреспонденты. Кстати, а наши есть? Радио, телевидение, «Правда»?
— Наших нет.
Конечно, товарищ Николай Петрович в отсутствии наших корреспондентов никак не повинен, не его это уровень, но получалось, что он один будет отвечать за освещение происходящего. Кто же ещё?
— Жаль, что наших нет. Вы хотя бы свежую прессу захватили? Почитать?
— Да, — обрадовался товарищ Николай Петрович, и достал из портфеля три «Правды», за вторник, среду и четверг.
Советский
А в посольстве… В посольстве случись серьезная болезнь — на самолет и в Москву. А если случай острый — в местную больницу, наилучшую. То есть врач занимается пустяками. Капли валериановые назначает, ихтиоловые лепешки к фурункулам прикладывает. Но и это нечасто, отбор в посольство, как и на зимовку, строгий. Закон Ома: болен — сиди дома. В смысле — в Союзе. Это мне тоже доктор, поработавший в наших посольствах, рассказал. Есть посольства и посольства. Одно дело — Вашингтон, Лондон или Париж, совсем другое — Ливия до недавнего времени. Чтобы доктор совсем уж зря хлеб не ел, его и нагружают всякими поручениями. Сопроводить жену посла в походе по магазинам и на рынок. Выполоть сорняки на посольской клумбе. Или провести с Чижиком идейно-воспитательную работу.
Он и проводит. Как умеет. А у главных посольских сил задачи поважнее. Или ждут распоряжений из Москвы.
Меня занимало другое. Конечно, сыграть в таком турнире — как взойти на Эверест. Редкая возможность, и упускать ее непростительно. Но не меньше притягивает само место. Пустыня.
Корреспонденты мне не досаждали. Да и не могли досаждать: господин Бадави объявил, что все вопросы — после окончания тура, а сейчас нельзя мешать шахматной мысли. Участники настраиваются на игру. И корреспондентов повезли осматривать место происшествия. То есть взрыва.
Правильно решил господин Бадави. Первым делом — игра, а девушки потом. Среди корреспондентов, кстати, и нет никаких девушек.
И потому я вызвал автомобиль и поехал к шейху.
Автомобилем оказался ГАЗ — 69А. Поношенный, но ещё крепкий. А водителем — сержант лет сорока. С пистолетной кобурой на боку. Не пустой кобурой.
Водитель выскочил наружу, обежал «козла» и распахнул передо мной дверцу. А потом отдал честь.
Я не возгордился. Поздоровался, сел, сказал, куда ехать, и мы поехали.
Под брезентовым тентом, выгоревшем на солнце до белесости, было как в духовке, но доехали быстро. Там и пешком-то недалеко, а уж на машине…
Шейх встретил меня приветливо. Спросил о здоровье. И предложил съездить в пустыню. Если здоровье позволяет.
Далеко ли ехать, спросил я.
Недалеко. Тридцать пять лет назад.
И мы отправились в прошлое.
По-прежнему было жарко, но рядом с шейхом жара переносилась легче. Психология, конечно. Никаких чудес.
Мы выехали в пустыню. Километр, другой, третий.