Путь Абая. Том 1
Шрифт:
Узнав о приезде Абая, она не торопилась увидеть его. Но то, что он даже не ответил на салем, ее укололо: она решила, что надменный мирза знатного аула счел ниже своего достоинства говорить с ней.
После ужина над треножником снова подвесили объемистый закоптелый чайник. Опять разгорелось яркое веселое пламя. Наймантай достал домбру и протянул ее товарищу жениха. Бекей радушно обратился к жигиту:
— Веселитесь, развлекайтесь, дорогие мои! Пели в той юрте— и здесь стесняться не место!
Бекей с самого начала понравился Абаю, а теперь его слова подтвердили первое впечатление. Абай присоединился к нему, прервав наконец свое
— Конечно, зачем же нам нарушать ваше веселье? Мы уже слышали чье-то прекрасное пение, очень прошу, не стесняйтесь нас!
— Да, да, песня чудесная! — подхватил Ербол и выразительно посмотрел на Шукиман, как бы говоря: «И мы знаем, кто ее пел…»
Шукиман смущенно улыбнулась, но не смолчала. Она тихо рассмеялась и сказала необыкновенно чистым и мягко звучавшим голосом:
— Разве мы одни поем песни? Вы и слышите и видите больше нас — вам и песен знать больше! — И, посмотрев на Абая, она лукаво добавила, снова рассмеявшись — Да и с гостей по обычаю берут отступного!
Смех ее звучал так же чисто и звонко, как ее голос. Он поражал и запоминался еще больше, чем смех Тогжан: он сам казался песней, забыть которую невозможно.
Абай не смутился.
— Ну что ж… Если за мной долг — расплачусь песней. Хоть и плохой, а все же песней…
Его шутливый ответ вызвал улыбки. Он взял домбру и легко пробежал по струнам.
Он запел вполголоса. Это была та же красивая грустная песня, которую недавно пела сама Шукиман, но слова ее, тоскующие и страстные, были другими:
Сияют в небе солнце и луна — Моя душа печальная темна: Мне в жизни не найти другой любимой, Хоть лучшего, чем я, себе найдет она…Чем дальше пел Абай, тем слабее звучала в песне тоска неудовлетворенной мечты. Теперь в ней пламенела надежда. Казалось, песня обращалась к кому-то, кого долго искала и наконец нашла. И звуки домбры и голос певца — все стремительно неслось к берегам надежды.
Три раза Абай пропел песню — с таким вниманием и восхищением слушали ее. Потом он взглянул на Шукиман.
— Есть поговорка: «Долг платежом красен…» Шукиман, мы с Ерболом слышали из той юрты «Топайкок», она все еще звучит у нас в ушах. Незачем спрашивать, кто ее пел. Мы просим вас повторить ее.
— Это пела старая наша тетка, она осталась там! Позвать ее сюда? — опять рассмеялась Шукиман, и остальные поддержали ее шутку, подтрунивая над гостями. Но Абай и Ербол твердо стояли на своем.
— Неправда, неправда, мы знаем, что пели вы! Шукиман пришлось начать.
Голос ее, удивительно приятный и в разговоре, в песне был совершенно пленительным. Звук тянулся как ровная тонкая шелковая нить. Никогда еще эта песня так не волновала и не раскрывалась с такой глубиной. Абай слушал ее, как молитву, и только раз осмелился поднять глаза на Шукиман. Смущение ее прошло; забыв окружающих, она всей душой ушла в песню, подчеркивая ее оттенки порывистыми движениями тонких черных бровей, которые то круто изгибались, то выпрямлялись. Вся ее душа, — богатая, своеобразная, озаренная сиянием юности, — раскрылась в песне. Абаю показалось, что голос этот гонит перед собой какую-то прозрачную и легкую серебряную волну, уносящую к счастью. Одно видение сменялось в нем другим. Вот на глади тихо журчащего ручья лунные лучи пересмеиваются со своим отражением… Вот
Все в юрте слушали с молчаливым восхищением. Шукиман смолкла, и Абай глубоко вздохнул. В этом порывистом вздохе было все, что стеснило его сердце: восторг, счастье и нежность. Взглянув на Шукиман, он молча опустил голову. Ербол не выдержал:
— Какая песня! Еще никто, наверное, ее так не пел! Да и возможно ли спеть лучше?
Абай думал так же, но словами не мог выразить своих ощущений. В душе его было столько света, что лучи его, вырвавшись, могли затопить все, как разлившийся поток. О чем говорить? — слова лишь обкрадут возникшее в нем чувство. Он знал одно: в сердце его взошло новое солнце — солнце полной, бесконечной радости. Потерянное счастье вернулось, оно само нашло его, жалеет и ласкает…
Решение, твердое и непоколебимое, внезапно возникло в нем. Когда-то, еще молодой и не уверенный в своих силах, он был вынужден отказаться от счастья. Теперь он не станет упускать из рук звезду своей судьбы. Пусть рухнет весь мир, пусть отрекутся от него отец и мать, семья и родичи, пусть все осудят и отвергнут его, — он не в силах уйти от этой красоты, он никому не уступит ее. Иначе ему не нужна и самая жизнь…
Когда молодежь начала расходиться, Абай мог только без конца благодарить Шукиман, других слов он не находил. У него дрожал голос, побледнело лицо. Но Шукиман угадывала недосказанное. Глядя на Абая, она, слегка покраснев, ласково улыбалась ему. Перед ней был теперь не тот гордый, надменный и суровый мирза, которого она увидела, войдя в юрту: это был человек с богатой и глубокой душой, полный мягкого обаяния. Он может привлечь к себе того, кого полюбит, потому что сам целиком отдается своим чувствам. Неожиданно для себя Шукиман увидела то прекрасное, чего еще ни в ком и никогда не встречала. Абай вдруг стал для нее родным и близким. Не сводя с него взгляда, она попрощалась с ним с особенной теплотой.
Все начали располагаться ко сну. Шукиман собралась ночевать у снохи и, выйдя проводить зятя и других гостей, больше не вернулась в юрту.
Наутро, едва выехав за Чиликтинский холм, Абай и Ербол заговорили о Шукиман.
— Что и говорить, настоящая корим, [124] — твердил Абай.
— Ай, корим!.. Ай, корим!.. — восхищенно протянул Ербол.
— Как, как ты сказал? — быстро переспросил Абай и рассмеялся. — Слушай, Ербол… Шукиман — удивительно некрасивое имя и совсем к ней не подходит… Давай назовем ее по-своему! Ты сейчас нашел имя: будем звать ее — Айкорим… Нет — Айгерим!..
124
Корим — красавица.
Они вспомнили сон Абая и то, как сон этот поразительно воплотился наяву. Они терялись в догадках и всетаки^ не понимали, как все это могло случиться. Наконец Абай высказал свое предположение:
— Знаешь, что пришло мне в голову? Странная мысль… Вещие сны бывают у знахаря, у чародея, или, как говорится в книгах, это дар мудреца или святого. А я ни тот, ни другой, как же это произошло со мной? Ведь я же не занимаюсь гаданьями или волшебством… Но на свете есть люди, которые отличаются от других особенной остротой чувств, тончайшей чуткостью, способностью глубоко проникать в жизнь… Это — акыны. Может быть, я — акын?