Путь Абая. Том 2
Шрифт:
Эти трое были вожаками всего обоза. Деда, остановившего ребят, звали Афанасьичем. Второго — широкогрудого великана со светлыми усами — Федором, а третьего — низенького, щуплого старика, с острыми, глубоко сидящими под густыми бровями синими глазами, — дедом Сергеем.
Подходя к аулу, дети начали звонко кричать:
— Молока просят, дадут хлеба! Бабушка, неси молока! Белых сухарей дадут!
На их крики из юрт выбежали казахские женщины. Скоро они смешались с русскими. Среди тех выделялась высоким ростом и статной крупной фигурой пожилая женщина с крепкими,
Дарья заговорила с казашками. Передавая им сухари и хлеб, она знаками объясняла, кому налить молока. Увидев старушку Ийс, она попыталась пошутить с ней, показывая то на хлеб, то на молоко:
— Меники-сеники, [43] — приговаривала она, улыбаясь. Старая Ийс, жена Базаралы Одек и жена Даркембая Жаныл отвечали ей такой же приветливой улыбкой, повторяя по-казахски:
— Вы гости. Берите молоко, ничего не надо! Некоторые из женщин протягивали монеты, Жаныл, смеясь, отмахивалась обеими руками, выразительно покачивая головой:
43
«М е н и к и — с е н и к и» — мое-твое.
— Не надо. Денег не надо, мы не торговцы! Давай налью!
И она тут же начала разливать молоко из своего ведерка с носиком в принесенную русскими женщинами посуду, с улыбкой отстраняя руки, протянувшиеся к ней с деньгами.
— Глядите-ка, бабы! Ведь видно, что не из богатых, а денег не берут, — растроганно сказала Дарья. — Киргиз гостя уважает, а они гостями нас считают. Ну, кланяйтесь, говорите хорошим людям спасибо!
Она первая стала благодарить старую Ийс и Одек, которые, глядя на Жаныл, тоже даром разливали молоко. Мужчины стояли рядом, одобрительно кивая головами на слова Дарьи.
Афанасьич подошел к Жаныл, которая понравилась ему своей веселой приветливостью, и заговорил с ней на ломаном казахском языке:
— Аул казах жигит бар?
— Что он сказал? — засмеялась Жаныл, повернувшись к остальным. — Понял кто-нибудь?
— Кажется, спрашивает, есть ли в ауле жигиты! — догадалась Одек.
Афанасьич поспешно закивал головой, услышав ее слова. Он немного понимал по-казахски и лучше других своих спутников знал казахов. Еще в прошлом году он приезжал в Семиречье «ходоком» и пробыл там год, выбирая места для переселения земляков и присматриваясь к жизни в этих краях. Теперь он вел весь этот большой обоз переселенцев.
Поняв, что он хочет поговорить с мужчинами аула, женщины вспомнили про Базаралы, который лежал больным в своей юрте: конечно, Базаралы сумеет поговорить с русскими, он же говорит на их языке! Другие называли имена Даркембая и Абылгазы.
Одек решительно повернулась и махнула рукой Афанасьичу.
— Идите! Сюда идите. Жигит бар! — и пошла к своей юрте.
Тем временем от обоза подходили все новые женщины, некоторые с грудными ребятами. Получив молоко, они медленно
Между тем Дарья, заглядывая в юрты, опытным взглядом оценила благосостояние их хозяев.
— Голь перекатная. Кибитки дырявые. Внутри одни отрепья — ни одежи, ни добра. И чем они живут? А пища-то— гляньте! — И, жалостливо покачивая головой, она показывала на подростков, встряхивающих над кострами ковши с сухой пшеницей.
Окружающие ее казашки старались понять ее слова.
— Что она говорит? Что это Жарья головой качает? — спрашивали они друг друга, по-своему переделав имя Дарьи.
Зато русские женщины сочувственно подхватывали ее слова:
— Видно, сала ни кусочка нет!..
— У них, наверно, только и пищи, что молоко!
— И поди ж ты, сами голодают, а денег не берут.
— Ох, бабы, и куда мы заехали! Одна нищета, а не деревня!
— А чем же тебе не деревня? Нужда такая же, как и в нашей, пензенской.
— Такая же голь! — решительно закончила низким голосом Фекла, рослая, как и Дарья, но еще более крепко сложенная, будто литая из чугуна, пожилая женщина. И она послала неизвестно кому крепкое проклятие.
Дарья слушала эти возгласы, кивая головой. Потом она подытожила все сказанное:
— Киргизская ли нужда, русская ли — видать, все одно! Сразу узнаешь…
Тем временем в юрте Базаралы вокруг русских гостей собрались Даркембай, Абылгазы, Канбак, Токсан, Жумыр и еще несколько мужчин. Беседа шла с помощью Базаралы.
Он все еще был болен. Болезнь свою Базаралы называл «недугом суставов» — «куянг». Боль в пояснице не давала ему встать с постели. Приподнявшись на локте, он кое-как объяснялся с крестьянами по-русски и переводил их слова Даркембаю и другим.
Апанас — так выговаривал его имя Базаралы — рассказал, что обоз заблудился в степи.
— Как из Семипалатинска выехали, так, видно, и заплутались, — объяснял он. — Не на ту дорогу попали. Нам бы на тракт.
Апанас просил казахов дать обозу проводника, обещая с ним расплатиться. Поняв со слов Базаралы его просьбу, Даркембай ответил за всех:
— Найдем человека, дадим. Вот Канбак пока свободен. Пусть поедет с ними, за день обернется.
Канбак охотно согласился, и переселенцы тут же сговорились с ним об оплате.
Даркембай решил расспросить сам, откуда и куда едут путники.
— Куда поедем, Апанас, а-а-а? — с трудом подобрал он слова, но Афанасьич отлично его понял.
— В Семиречье едем, — ответил он и тут же для понятности добавил: — Семирек… Семирек едем!
Даркембай повернулся к остальным.
— Какой это Семирек? Может быть, Ак-Ирек? — старался он разгадать, называя земли соседнего рода Сыбан.
В разговор вмешался дед Сергей.
— Лепса, Лепса, — пояснил он. Теперь Базаралы понял.