Путь Базилио
Шрифт:
Стало самую малость полегче. Шерстяных боялись до усрачки, но боялись именно как систему: на место одного приходило десять, на место десяти — сто, и так далее, вплоть до мобилизации всего домена во главе с Тарзаном, который вписывался за своих в подавляющем большинстве случаев. Но, похоже, не в этом конкретном. Что следовало проверить.
— Рахмат, я понимаю твои чувства, — начал козёл осторожно. — Но я не смогу убить кота. Он круче меня. Он персекьютор по модели. У него лазеры и гайзерское зрение.
— Кот убыт тэбя бистро. Я убыт тэбя мэдленно, — обезьян
— В Зоне есть много возможностей умереть быстро, — Септимий повёл ухом. — И здесь тоже. Я не вижу в этом проблемы, Рахмат.
Обезьян замолчал, переваривая. Септимий воспользовался моментом и допил сенную шипучку. Она показалась безвкусной — выдохлась, наверное.
— Еслы ты баищься ката, я дам тэбэ этих, — мохнатый обезьяний палец показал на нахнахов за спиной. — Но еслы кто-та из ных умрёт, с тэбя спращу.
Козёл понял, что пора выкладывать на стол козыри.
— Скажи мне, Рахмат, — медленно проговорил Попандопулос, глядя обезьяну в глаза, — ты уважаешь Тарзана? Для себя интересуюсь, — добавил он быстро.
Старый обезьян картинно привстал и выразительно затряс плечами, обозначая едва сдерживаемый гнев. Однако Септимий, внимательно следивший за собеседником, заметил, что в его глазах промелькнула неуверенность.
— Тарзан эбаль мунафиков, — наконец, сказал он, грозно сдвинув брови. — Тарзан всех эбаль.
— Извини, коли я тебя не понял, — козёл чуть подался вперёд, давя всю ту же вежливую лыбу, — скажи просто: ты Тарзана уважаешь?
Нахнахи за спиной Рахмата зашевелились. Козёл чуть привстал, напрягая ноги.
— Я уважяю Тарзан, — проскрипел старый обезьян.
— Тогда скажи: Тарзан знает, что ты хочешь убить кота? И кто, кроме тебя и твоих друзей, об этом знает?
Тишина образовалась такая, что стало слышно чавканье ишака, пожиравшего хапок за хапком лёклое сено, крики птиц за окном и тихий стук пивной кружки.
— Ты кто, — наконец, сказал обезьян, — меня такие слова говорить? Ты тьфу, ты мунафик, ты ваще тэбя нэт, — начал он было заедаться, но вяло, без куража.
— Я уважаю Тарзана, — Попандопулос немного повысил голос и постарался говорить ещё медленнее и ещё чётче. — Я работал на его нахнахов, мне честно платили. Между нами нет вопросов, и я не хочу, чтобы между нами были вопросы. Может быть, он не знает, что вы задумали. Может быть, у него другие планы. Когда Тарзан узнает, он будет недоволен. Я не хочу, чтобы он был недоволен мной, — завершил он, сделав акцент на последнее слово.
Кто-то из шерстяных издал низкий неприятный звук — что-то вроде «грррым». В нём, однако, слшалась не угроза, а сомнение. Обезьян стремительно обернулся и громко щёлкнул челюстями.
Козёл деликатно мемекнул. Рахмат развернулся и посмотрел ему в глаза. Зрачки его сузились.
— Еслы ты агарчищ Тарзан, ты плоха умрещ, — серьёзно пообещал он. — Если ты агарчищ мэня, ты тоже плоха умрёщ. Завтра буду здэс. Нэ найду тэбя здэс — буду искат. Харащо искат буду.
Козёл счёл за лучшее промолчать. По понятиям, молчание после слов, не содержащих прямого вопроса, считалось за отсутствие возражений,
Обезьян развернулся, сделал знак своим воинам, после чего все молча покинули помещение. Первый нахнах, поднимаясь по лестнице, чуть было не вступил в аномалию, но вовремя перескочил через коварную ступеньку. Остальные взошли чинно, перешагивая опасное место. Козёл отстранённо подумал, что какая-то выучка у этих вахлаков всё-таки имеется.
Зато атмосфера в «Штях» сразу разрядилась. Енот ожил, стукнул кружкой о столешницу и потребовал пивасика. Лёля посоветовала ему не снижать градус. Какая-то крупная птица спросила, где здесь туалет. Выдра сообщила, что удобства временно не работают и посоветовала облегчиться во дворе. Гиена достала из-под стула балалайку и, тихонько перебирая струны, запела бабскую песню «ой да наебенилась я, да наебенилася». Птица, призабыв о нужде, принялась нежно подсвистывать. Пьяненький ишачок внезапно взгреготал, встал в полный рост и показал Лёле налитой шишак. Та фыркнула и отвернулась. Жизнь, короче, налаживалась — но не у всех.
— Что, Септимий, не весело? Что головушку подвесило? — снова раздался ехидный кротовий голос.
Козёл встал и пошёл к кротовому столику. Без приглашения отодвинул стул, посмотрел на него, придвинул другой, потяжелее и повместительнее. Сел. Стал смотреть, как крот, шевеля усами, втягивает в себя очередного червяка.
— И что ты мне хочешь сказать? — наконец, поинтересовался кротяра, прожёвывая салатный лист.
— Да ничего, любуюсь, — в тон ему ответил козёл. — Шкурка у тебя хорошая, ровная. Это правда, что у кротов шерсть вертикально торчит, без скосов? Чтобы в норе удобно было шароёбиться туда-сюда?
— Правда, — крот отхлебнул из кружки. — Ладно, пошутили и будя. Больше дела, меньше слов. У тебя неприятности, брателло.
— Я заметил, — сказал козёл.
— Ты ещё не всё знаешь, — обнадёжил крот. — Так уж вышло, что за «Шти» теперь отвечаю я. Считай, что я тут кризис-менеджер.
Козёл посмотрел на пижонский малиновый жилет, вспомнил смущённую выдру и решил глупых вопросов не задавать. Похоже, бывший защеканский кассир каким-то образом пролез в местное начальство.
— А ты, рогатенький, — продолжал кротяра, откровенно наслаждаясь ситуацией, — тот самый козёл, который моего друга убил. Смекаешь?
Козёл в этот момент именно что смекал. Кротяра его провоцировал. Но если он тратил на это время — значит, ему, как и Рахмату, было от него что-то нужно. Оставалось понять, что именно, и не продешевить с перепугу.
— Прости, не знаю, как тебя называть, — начал козёл с обычного в таких случаях захода.
— Римус… Карл Августович, — представился крот, немного запнувшись.
— Карл Римус, — козёл пропустил отчество, но имя-фамилию произнёс максимально уважительно, — я не убивал гуся. Он погиб… по неосторожности, — нашёл он нейтральную формулировку. — И он не был тебе другом, — сказал он уверенно.