Путь Базилио
Шрифт:
Герр Курцшнорхель, законопослушный бибердорфец и контролёр по основе, лежит под стёганым одеялом, поджав щусла. Но не отдаётся сну, о нет. Он совершает непростой выбор. Его зеленная лавчонка в глубоком минусе, но он относится к этому стоически, как и подобает законопослушному гражданину Бибердорфа, без лести преданному установленным порядкам. Вместо того, чтобы ныть, хуить и блять свою долюшку-долю, он занимается подсчётами. А именно — пытается понять, стоит ли брать кредит в РайффайзенБанке для выплаты налога на неэффективное хозяйствование, или лучше прикрыть лавочку, обратиться к властям за пособием на развитие малого бизнеса и открыть магазин курительных трубок. К последнему решению его склоняет фрау Курцшнорхель,
Доктору Карло Коллоди не до сна: он разбирается с древней аппаратурой. Лэсси Рерих кое-что ему объяснила, но, видать, наука запала некрепко. Во всяком случае, уверенно управлять рукой обчепроба у него пока не получается. Пальцы руки шевелятся неправильно, со своеволинкой: указательный дёргается, как бы подзывая поближе, а средний — похабно встаёт, как бы показывая фак. Доктор Коллоди нутром чует, что это фак и есть, без всяких там как бы — и показывается он именно ему. Но обосновать не может, и от этого злится ещё сильнее.
Чипполино — распутник этакий! — пьёт молодое вино в обществе рыси Роксаны Жумаевой. Он уже давно положил глаз на пушистую кисулю, но галантная победа замаячила, когда он научился выделять цис-транс-непеталактон и одорироваться им в её присутствии. С тех самых пор рысь к нему подобрела, а сегодня сама зашла на огонёк. Форсировать события Токси не собирается, о нет: он хочет дождаться стойкого привыкания. Пока что он подливает девушке кьянти, потихоньку повышая концентрацию кошкоприворотного зелья.
А в своей крохотной девичьей комнатке тихо плачет мышка Розочка — одна, совсем одна, без любви, без живительных паров толуола.
Молодая поняша Гермиона Ловицкая, умница и заучка — что с ней? Она полуночничает в «Кабинете»: лежит в Красном Зале у камина и уплетает очередное ведёрко любимых сухариков. Назавтра у неё разболится живот, но сейчас ей хорошо. Ну или, так скажем, неплохо. Хотя сердце её… а что такое, в сущности говоря, сердце? Дым, фантазия! Во всех отношениях сердцу стоит предпочесть желудок. Фру-Фру, похоже, склоняется именно к такой теории — а иначе зачем она заказала корытце тёмненького? Кстати, это уже второе. Дойдёт ли дело до третьего? А сам-то как думаешь, впытчивый читатель? Ась? Вот то-то и оно-то!
Администратор «Кабинета», педобир Иеремия, тем временем сидит в своём кабинетике и, периодически обмакивая коготь в желудёвые чернила, приуготовляет бумагу, которую иные читатели назвали бы отчётом, а иные — доносом. Истина, как всегда, где-то рядом — ну то есть типа посередине, но ближе к краю. К какому? Это как бы зависит.
Позорный мент, мурло которого так изгадило наше повествованье, вызывает сомнения — да уж не спит ли он? Нет, смотрите-ка, он пошевелился! Мент не спит, он занят: пьёт. Утром двадцать первого ему на стол положили приказ о повышении, подписанный губернатором Пендельшванцем. По такому случаю он запил. Он пил бы и дальше, но ему завтра сдавать дела сменщику-рептилоиду.
Ничего этого не знает поросёнок Пётр, сидящий в холодной. Он не спит — так как помещение охлаждено до плюс десяти градусов по цельсию, а в полночь температурку снижают до плюс пяти. Лучшее, на что он может рассчитывать — так это на три-четыре предрассветных часа до побудки, когда измученное тело отключит мозг принудительно. Поспать нормально ему удастся только завтра днём, когда новый начальник-рептилоид, не желая разбираться с чужими делами, выкинет всех задержанных вон.
Кроличка Заенна Гуцуляк, она же Зойка, ждёт клиента-крота. Клиент задерживается. Зоя коротает время, мечтая о том, как она поднакопит денег, уйдёт из профессиии и откроет лавочку, где будет продавать плетёную мебель и глиняные тарелки. И родит ребёночка от кого-нибудь
Чем занята Мальвина, девочка с голубыми волосами, говорить пока не стоит, но заметим: и она не спит. Не спит и пудель Артемон — во всяком случае, с ней, если вы об этом подумали. Нет, он расхаживает туда-сюда, взирая на неподвижный лик луны, и мысли его далеко-далеко от сих мест, а вот помыслы — напротив: близки, но тщетны. Такое случается с натурами романтическими.
Тем временем недопёсок Парсуплет-Парсуплёткин при свете звёзд, на газоне… так, стоп, а это ещё кто такой? Откуда он взялся? Он не наш герой, мы вовсе его не знаем. Похоже, этот шаромыжник проник сюда в общей толпе незваным. Брысь, нелегал! Пинками, пинками гони его с газона и из книги вообще, читатель! Нам что, персонажей не хватает? У нас их, вообще говоря, перепроизводство! Пошёл, пошёл, скобейда поебучая! Если сунешься ещё хоть раз… ну ты поэл.
Услыхав слово «перепроизводство», в наше повествование пролазит с чёрного хода философ-номиналист Уильям Оккам (1258–1347). Он терпеть ненавидит умножать сущности без необходимости, и по этой-то причине нас хулит за чрезмерное обилие действующих лиц, потрясая своею бритвою. Мы эти мерзкие происки и подлые выпады проторенессансного так называемого мыслителя с негодованием отметаем. Ставя ему на вид, что на Земле вполне вещно и реально жило и живёт огромное количество существ, весь смысл бытия которых лишь в том и состоит, чтобы поедать шоколадные батончики и смотреть телевизор. И если они все вотпрямща сдохнут, дадут дуба, протянут копыта, склеют ласты и загудят под фанфары, то мир ничего не потеряет — ибо всё равно будет кому поедать шоколадные батончики и смотреть телевизор. Однако желать столь всеобъемлющего пиздеца было бы ужасно, просто ужасно, и никто не желает подобного, кроме совершеннейших злодеев и бестрепетнодушных оригиналов, не так ли? Наши же герои все как на подбор своеобычны, и тем уже хороши — хотя, признаем это, ужасно, просто ужасно невоспитаны. Или, наоборот, ужасно воспитаны — это как будет благоугодно посмотреть на сей предмет другу-читателю. Кстати, давненько мы с ним не общались. Что сидишь, друг-читатель, невесел, что головушку повесил? За мной!
А ну-тко, окинем критическим взглядом фигуру кролика Роджера, по фамилии Веслоу! Сей архисквернослов — кто бы мог подумать? — диктует пупице докладную записку. При этом он регулярно вставлет в текст разные заковыристые ругачки, которые простодушная ящерка иногда принимает за научные термины. Как раз сейчас он обозвал её изнаночносучьепадлой подзалуплесенью за то, что она записала в список археологических находок еблябливую россмердь и цыкроту лилиебохую — в то время как это были самые обычные кроличьи выражения, адресованные нерадивым снабженцам.
Сиротка Хася кушает. Точнее, лакомится. Чем занят в этот момент Тарзан, вождь нахнахов — проще догадаться, чем читать объяснения, да и к чему входить в такие подробности? Но ни он, ни она не спят. Хотя сон так полезен для здоровья.
Безопасник Мага — жив курилка! — стоит у дверей палаты Тарзана. Он явился с докладом. Ему прыдёцца нэмножэчка падаждат, даа.
Зато черепаха Тортилла занята делом совершенно неотложным — она порождает свой приплод. На сей раз она запланировала большую кладку: трёх специалистов по силовому прикрытию — она уже дала им имена Серова, Васнецова и Верещагина — и трёх психомиметиков: Шагала, Дали и Гельмана. Психомиметиков ей заказали шерстяные, нуждающиеся в специалистах по сведению с ума военнослужащих потенциального противника, а силовиков — их основной потенциальный противник. Откладывая яйца в тёплый песок, черепаха размышляет о том, что надо бы усилить личную гвардию, ныне состоящую в основном из головастиков.