Путь домой
Шрифт:
Вася лежал на топчане с закрытыми глазами, казалось, он мирно спал. Но если присмотреться, то его зрачки под веками судорожно бегали. Он впал в полузабытье. В его сознании вдруг оживали совершенно реальные картинки из прошлого. Он понимал, что это не взаправду, но они были такие яркие и впечатляющие, что ему порой становилось легче и он забывался.
Здесь, в Германии, в невыносимых условиях Васе иногда казалось, что жизнь несправедливо длинна, что уже хватит. Он ловил себя на мысли, что смерть не страшна, а даже наоборот. О ней он в последнее
Как-то Вася собирался в школу, там устраивали торжественную линейку по случаю очередного выдающегося рекорда шахтеров-стахановцев. Поэтому он встал пораньше, чтобы приготовить форму.
– Господи Иисусе, спаси и сохрани чад твоих… – Баба Маня полушепотом произносила молитву, уставившись немигающим взглядом на единственную икону, расположенную в этой же тесной комнате.
Вася исподволь поглядывал на бабку, она ему казалась древней старухой, которая никак не могла уразуметь, что нет Бога, есть только вера в светлое будущее. Так им объясняли в школе.
– Чего, безбожник малолетний, исподлобья на бабку родную глядишь? – закончив молитву, вдруг обратилась она к Васе. – Что из вас, антихристов, вырастет?
Вася чуть улыбнулся, предвкушая длинную череду нравоучений про то, как сложно в жизни тем, кто не верит, что ждет нас всех кара небесная и т. д.
Не сводя с него строгих глаз, бабушка решительным шагом направилась к внуку. Подошла. Неожиданно ее глаза увлажнились. Она очень нежно погладила Васину голову, посмотрела ему прямо вовнутрь и уже совсем по-доброму продолжила:
– Дитятко ты малое, сколько ж тебе предстоит пережить… верь в Бога, он спасёт. Впереди много зла, – уже шептала она, – люди стали как звери, того и гляди снова война. Я зашью тебе, соколик мой, в рубашечку твою крестик. Ты никому не показывай его, но и носи с собой. Он защитит.
Вася не мог оторвать глаз от бабки. Она казалась ему страшной, и в то же время от нее исходила какая-то особая энергия, которая не позволила ему воспротивиться. Внук послушно кивнул, а она, легонько прижав его к себе, развернулась и тихо пошла прочь из комнаты.
Этот крестик с Васей был до последнего. Но уже в Германии, будучи на разгрузке мешков с мукой, он вдруг не ощущает его привычного скольжения по груди. Останавливаться нельзя – вереница людей быстрым шагом вбегала в вагон, грузила на спину мешки и двигалась в глубину склада. Охрана, вооруженная винтовками, лениво наблюдала за работой. Стоило кому-то споткнуться или замедлить общее движение, он тут же выволакивался в сторону, получал порцию тычков прикладами, после чего очень резво возвращался в строй. Остановиться и поискать крестик – об этом не могло быть и речи.
Вася лежал на топчане в бараке. В голову лезли разные мысли, одна так совсем покоя не давала. Она сверлила сознание, которое ему говорило, что с потерей медного крестика он стал
«Права была баба Маня, крест спасёт. А теперь, когда я его потерял, то спасать уже некому. Видать, скоро помру».
Именно эта мысль вцепилась и не отпускала, терзая на части. Поочередно всплывали образы мамы, бабушки, полицая, бившего его прикладом. Вдруг появился чех и стал его настойчиво куда-то тянуть, Вася не хотел, а он кричал:
«Вася, Вася!»
– Васёк, Васька! Да очнись же ты, холера! Просыпайся давай, – склонившись над ним, тормошил его за плечи Гриша. Вася потихоньку приходил в себя, а Гриша его бережно подтянул к стене.
– Сейчас два часа ночи, все спят. – Барак подтверждал его слова разноголосым храпом уставших людей. – Другого момента не будет. Погодка что надо, ливень шурует как из ведра, тьма на улице тьмущая. Главное, чтобы никакой дурак не околачивался возле калитки во двор столовой. Нам её, сука, не миновать.
Из барака вышли тихо, а может быть, и не совсем тихо, Ваську кидало из стороны в сторону, но народ спал как убитый.
Дождь хлестнул в лицо освежающими струями, ливень действительно нешуточный, ночь выдалась тёмная и холодная. Прошли вдоль стены, теперь осталось проскочить небольшой участок, предательски освещенный лампой наружного освещения. Виднелась вышка; по идее, там находится часовой, но она стояла внутри лагеря, поэтому немец там появлялся редко, а в такую погоду его и подавно там не должно быть. Хотя всё возможно. И от этого «хотя» внутри холодело. Вперёд! Теперь не останавливаться. Теперь будь что будет. Если часовой на вышке, то сейчас прозвучит короткий окрик, а потом завоют сирены, включится свет по периметру…
О боже! Этого не может быть. Послышался металлический грохот. Гриша присел и вжал голову в плечи, рядом плюхнулся Вася. Это он с разбегу в кромешной темноте споткнулся то ли о старый чайник, то ли о такую же кастрюлю, которых там никогда не бывало. Всё! Вот теперь уже точно всё! Мысль сверлила мозг. Сейчас начнется. Перед глазами пролетали ужасные картины с участием тех, кому уже не повезло, с теми, кто уже получил свою порцию свинца.
Ребята, крепко зажмурившись, прислушивались к дождю и ветру – кроме капельной дроби ничего слышно не было. Гриша открыл глаза – вышка на месте, тревоги нет, значит, пронесло, значит – живи.
– Фу-ух, – нервно выдохнул Вася, – что это было? – Его лицо дрожало, зубы выбивали мелкую дрожь. Лихорадило его не от страха.
– Да теперь уже неважно, нужно двигаться дальше, а вот дальше самый опасный участок. Эта долбаная калитка! Главное, чтоб там никого не было, …а дальше уже и кочегарка рядом. Не сцы, Васёк, прорвёмся, – лихо сплюнув, подбодрил друга Гриша. Ощущение радости от того, что ты еще жив, заполнило все существо необъяснимой благодарностью ко всему, в том числе и часовому, которого не оказалось на вышке.