Путь дурака
Шрифт:
На перемене Уразов стал затравливать Бобрышеву. На нее с самого начала все обратили внимание, поскольку выглядела она очень странно. На ее голове была надета шерстяная шапка. Бобрышева сама была очень озабочена этим и выглядела так, словно хотела спрятаться, отчего становилась еще заметнее. Уразов сорвал с нее вязаную шапку, все увидели, что она лысая, и злорадно заржали.
«Веселье мы создаем себе сами», — подумал Рулон.
Вот Уразов и выбрал ее объектом своих забав. Скорчив уродливую рожу, он подобрался к ней сзади и резким движением стянул с нее шапку. Открывшееся зрелище привело всех в
шапку, переворачивая по пути стулья и создавая огромный грохот. Уразов кинул шапку другому пацану, тот третьему, а Бобрышева бессмысленно бегала от одного к другому. Ее лицо исказилось от обиды и истерики, из глаз ручьями текли слезы.
Наконец Чипуштанов, схватив шапку, закричал: «Скажи, почему ты лысая? Тогда отдадим тебе шапку».
— У меня были вши, — всхлипывая, сказала Бобрышева, — и меня обстригли.
Захлебываясь потоком слез и соплей, она разревелась еще больше.
Все покатились со смеху.
— Мы тебя будем звать «лысая вошь», — заорал он и начал кривиться, изображая эту самую вошь.
Все еще больше загоготали и стали выкрикивать: «Лысая вошь! Лысая вошь!»
Тогда Чипуштанов придумал еще кое-что: он втянул в себя сопли и харкнул ими в шапку Бобрышевой. Затем с ехидной улыбочкой, манерничая, подал ей. Она брезгливо отвернулась и не стала брать шапку. Чипуштанов стал бегать за ней, стараясь навьючить шапку ей на голову. Но Бобрышева все время скидывала шапку.
Видя, что дело не продвигается, в забаву включился Уразов. Он сам взял шапку, нахаркал в нее, набросал мела, а затем подошел к Бобрышевой, которая замученно сжалась у двери. Она была выше его на голову. Уразов, недолго думая, пнул ей под дых. Та загнулась так, что теперь хулиган мог достать до ее головы. Он стукнул ее кулаком по морде и надел позорную шапку.
— Попробуй только сними, свинья!
Все весело заорали: «Параша! Лысая вша!» — смеясь и бегая по классу.
Они кривлялись и тыкали в нее пальцами.
Марианна со спокойным презрением наблюдала всю эту сцену, сидя за своей партой.
«Раз ты слабый, тебя бьют, и, значит, тебя надо бить», — любил говорить Иосиф Виссарионович Сталин.
— Если ты будешь слабым или глупым в этой жизни, — изрекла Марианна после открывшейся им сцены, — то с тобой сделают три вещи: отъебут, наебут и выебут, как сейчас Бобрицу. Все это с тобой будут делать для того, чтоб ты взялся за ум и перестал быть тупым и слабым, а если не возьмешься, то помрешь. Тогда ты будешь просто мальчиком для битья, борцовским чучелом, козлом отпущения, на которого будет сбрасываться нервное напряжение коллектива, как на петухов в камере, понял? — спросила она.
— Да, я понимаю, — ответил Рул. — А если меня уже бьют, что делать? — спросил он.
— Тогда отделяй себя от этой слабости, от страха, тупости, вредности. Смотри, за что бьют, и начинай радоваться и смотреть на себя со стороны. Это твое начало, но начало важней всего. Пока ты отождествлен со слабостью и страхом, ты беспомощен, но, если ты будешь видеть это вне себя, тогда ты сможешь справиться с этим. И еще не относись
***
После такой веселой перемены наконец началась литература. В класс стремительно вошла тощая и длинная училка и сообщила, что на этом уроке продолжается изучение романа «Преступление и наказание» Достоевского.
Рулон помнил, как еще в детстве бабушка сажала его на колени и вместе со сказками и веселыми историями рассказывала об этой работе Достоевского.
И хотя Рулон не учил уроков, но он хорошо знал этот сюжет, поскольку обладал отличной, почти феноменальной памятью. Сидя на задней парте, Рулон весело рассказывал Марианне об этом, описывая события из книги ярко и красочно, особенно акцентируя моменты моральных страданий, проще говоря, мазохизма главного героя. И они глумливо стебались над идиотом Раскольниковым, не понимая, зачем он так долго маялся дурью.
Тем временем училка, сидя за своим столом, что-то трепалась насчет глубины раскрытия человеческой психики. Она говорила очень эмоционально, стараясь передать ученикам всю прелесть подобного мазохизма, но ребята сидели, равнодушно глазея по сторонам, отгоняя надоедливых мух и думая, когда же раздастся спасительный
звонок. Еще неискалеченные дети чувствовали моральное уродство той херни, которую вдалбливало в них учило и не желали, чтобы их калечили всякие педики.
Рулон параллельно комментировал Марианне истинный смысл всей этой херни.
— Да этот Достоевский — просто шизофреник! — сказал он уверенно.
— Вот и вся глубина психики такая же шизофреничная, — среагировала Марианна.
Училка, краем уха услышав заявление Марианны, изумленно взглянула на нее, на мгновение остановив свою речь, а потом продолжала ее еще более эмоционально, пытаясь всем доказать величие и гениальность своей любимой книги.
— Да эти все так называемые великие писатели — бабники, шизофреники и педерасты, — шепотом, слегка наклонив голову, добавил Рулон, — вот кто нас учит. Поэтому мы и живем в этом дурдоме. Пушкин был бабником, Гоголь тоже был сдвинутым, а Лермонтов — гомосексуалист, сука! — Рулон покрутил пальцем у виска и продолжил: — Я бы иначе сочинил рассказ о том, как Раскольников мучился дурью. Пошел в полицию, а его бы посадили на зону. А там бы его хорошенько отпетушили и посадили у параши, и, когда кто-нибудь ходил бы на нее срать, он обязан был бы говорить: «Я генеральный секретарь параши, разрешаю посрать». И он бы затем понял, как дурачил его ум, и понял, что все! Баста! Нужно просветлевать. На хрен. Больше с таким умом жить нельзя. И он начал бы медитировать и отключать внутренний диалог. И потом бы просветлел. Всех людей бы этому учить начал. Вот это было бы клево!
Рулон разошелся так, что голос его опять стал громким. Окружающие его ребята стали прислушиваться к его словам, посчитав их более интересными, чем та галиматья, которую несла тупая училка у доски.
— В этом романе был бы вывод. Он чему-то бы учил. Стал бы полезен для здоровья, — закончил Рулон.
— Кто про что, а вшивый все про баню, — съязвила Марианна. — Совсем ты помешался на йоге. А так, хороший рассказ придумал, веселый, получше, чем у этого шизофреника. — она весело ухмыльнулась и поправила цепочку с резным кулончиком в виде сердечка у себя на шее.