Путь дурака
Шрифт:
Мой рот молчит, душа моя нема,
Но боль горит и говорит сама.
И если б смерть сейчас пришла за мной,
То не нашла б приметы ни одной.
Лишь эта боль, в которой скрыт весь «Я»,
Мой бич? Награда страшная моя!
Из блеска, из надземного огня
Рулону хотелось тут же умереть, чтоб избавиться от этой муки. Но он знал, что самоубийство ему не поможет. Он продолжал бубнить суфийский стих:
Любовь
Когда же был покой влюбленным дан!
Покой? О, нет! Блаженства вечный сад,
Сияя, жжет, как раскаленный ад.
Что ад, что рай? О, мучай, презирай,
Рулон подумал: «Духовный путь — вот что соединит нас», — и снова стал цитировать поэму Аль-Фарида «Большая тайна»:
И сердце мне пронзили боль и дрожь,
Когда, как гром, раздался голос: «Ложь!
Ты лжешь. Твоя открытость не полна.
В тебе живу еще не я одна.
Ты отдал мне себя, но не всего.
Рулон вздохнул, подумав, как же он эгоистичен, вот от чего он страдает:
Как страстен ты, как ты велеречив,
Но ты — все ты, ты есть еще, ты жив.
Коль ты правдив, коль хочешь, чтоб внутри
Я ожила взамен тебя, — умри!
И я, склонясь, тогда ответил ей:
«Нет, я не лжец, молю тебя, убей!
Убей меня и верь моей мольбе.
Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе.
Я знаю, как целительна тоска,
Блаженна рана и как смерть сладка,
Та смерть, что грань меж нами разрубя,
Разрушит «Я», чтоб влить меня в тебя.
Разрушит грань — отдельных двух сердец
смерть — это выход в жизнь, а не конец.
Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,
Когда разлуку нашу длит она,
Когда не хочет слить двоих в одно,
В один сосуд — в единое вино.
Так помоги же умереть. О, дай
Войти в бескрайность, перейдя за край...
Стихи стали успокаивать Рулона и исцелять его душевную рану, переводя тоску в религиозный
экстаз.
Туда, где действует иной закон,
Где побеждает тот, кто побежден,
Где мертвый жив, а длящий жизнь — мертвец,
Где лишь начало то, что здесь конец.
Глаза воспримут образ, имя — слух,
Но только дух объемлет цельный дух!
А если имя знает мой язык, —
А он хранить молчанье не привык, —
Он прокричит, что имя — это ты,
И ты уйдешь в глубины немоты.
И я с тобой, покуда дух живой,
Он пленный дух. Не ты моя, я твой.
Моё стремленье тобой владеть,
Подобно жажде птицу
Мои желанья — это западня,
Не я тебя, а ты возьми меня.
В свою безмерность, в глубину и высь,
Где ты и я в единое слились.
Рабство духов ( NEW )
Ух, как быстро несется поезд. Рулон сидел в вагоне вместе с другими новобранцами и ехал в армию. Его бесило, что он, как овца, пошел в армию, когда мог легко от нее отмазаться. Но он понимал, что это нужно для Духовного Пути, для духовной практики.
В военной части, куда они прибыли, всем выдали новую форму. Надев ее, Рулон пошел по казарме. К нему подошел «дед» и врезал ему по морде так, что он упал на пол, потом поднялся.
— За что? — недоуменно спросил он.
— Ты крючок не застегнул, — спокойно объяснил «дед».
— А, понятно, — ответил, улыбаясь, Рулон, и стал застегивать крючок.
— Подожди, — сказал «дед», — снимай форму. Махнемся, а то испачкаешь, а мне уж скоро на дембель. Не пойду же я домой в поношенной.
Они обменялись формой. Вскоре начался отбой. «Дед» зажег спичку.
— Чтоб все разделись, пока она не сгорит! — скомандовал «дед».
Солдаты стали судорожно раздеваться.
— Не успели, — сказал «дед», — одеваемся, пока горит спичка.
Солдаты снова стали одеваться. Не успев даже сделать это до половины, как дед заорал:
– Все, не успеваем, спичка-то уже догорела, уроды. Давайте-ка снова.
Всем это жутко надоело. Никто не привык к дисциплине. Разнеженные доброй мамой, пацаны стонали от этой практики.
«Злую же шутку сыграла со мной подлая мать, - бесился Рулон, - сделала меня дерьмом, так, что я даже не могу быстро отбиться».
– Отбиваемся, - снова скомандовал дед, снова чиркнув спичкой.
Шел уже третий час носи, спать хотелось страшно. Уже ничего не соображая, как тупые машины, новобранцы пытались вовремя скинуть с себя все шмотье и вот уже было все успели раздеться:
– Так, - сказал дед, - смотрите-ка, а рядовой Девочкин не успел, значит. Теперь все снова одеваемся.
– А, сука, козел, - заорали солдаты, - из-за тебя мы не отбились. Не дай бог, не успеешь, падла, урою.
«Вот они муштра, - подумал Рулон, - в таком состоянии солдат вообще отучится думать, будет действовать как автомат, как тупое орудие убийства, чего от нас и добивается правительство.
– Опять не успеваем, - сказал дед, когда догорела спичка.
Все волком смотрели на Девочкина. Рядом стоящий пацан пнул его, другой дал по морде:
– Быстрей шевелись, сука, из-за тебя мы отбиться не можем, задушу!