Путь Единорога

Вирен Георгий Валентинович

– Ну это мы знаем, - добродушно сказал Никич, - иначе б и не беспокоили вас. Я думаю, в прятки нам играть не стоит, начну сразу с дела, откровенно. Матвей Иванович, мы наслышаны о ваших опытах и хотели бы с ними познакомиться.

– Наслышаны?
– удивился Матвей.
– Я что-то не припомню, чтоб в последние сорок лет публиковал статьи или лекции читал.

– Это верно, - с неколебимым добродушием продолжал академик. Человек вы скромности незаурядной и к славе, судя по всему, не стремитесь. Но заслуженная слава - вещь недурная, не так ли, Матвей Иванович?

– Бюст

на родине и колбасу вне очереди - кто ж откажется?
– с издевкой сказал Матвей, обратившись к толстяку Колесову, и тот отвел глаза.

– Впрочем, дело, конечно, не в славе, - ничуть не смущаясь, сказал Никич, - а в науке, в знаниях. По нашим сведениям, у вас есть кое-что полезное для науки.
– И, помолчав, с укором добавил: - Для нашей науки.

– Для вашей?
– быстро спросил Матвей.

– Для нашей, - согласился Никич.
– Для нашей, советской, нашей мировой науки.

– Ну, во-первых, - сказал Матвей наконец-то серьезно, никаких таких сведений у вас быть не может. Если уж вы предложили говорить откровенно, то не надо мне с первых слов лапшу на уши вешать, достопочтенный Николай Николаевич. А на деле вот что. Я действительно ставил некоторые опыты и в самом начале работы кое-что рассказал о них приятелю, который оказался трепачом. Кроме того, я догадываюсь, что одна... женщина могла кое-что передать своим подругам, и в виде сплетен это могло поползти дальше. Но, опять-таки, эта женщина могла говорить только о самых первых опытах, Матвей помолчал.
– Об итоге работы она едва ли могла рассказать... Итог же, уважаемые физики, таков: блеф, пшик, фук с маслом. Если вы знаете суть эксперимента, то не вам объяснять, что дилетант, знающий физику только в применении к летательным аппаратам, да к тому же без основательной технической базы, не мог добиться не только успеха, но и сколько-нибудь значимых результатов. Не мог - и не добился. Вот и все.
– Матвей развел руками, пожал плечами и скорчил скорбную мину.
– Увы, увы! Ничем не могу быть полезен.

– Так уж и ничем?
– осторожно подал голос чернявый Сорокин.

– Ровным счетом ничем!
– с той же юродской ухмылкой ответил Матвей.

– А эта... женщина... о которой вы помянули... это, вероятно, Людмила Алексеевна Кудрина?
– глядя вбок, в стену, тихо спросил Никич.

Ухмылка сползла с лица Матвея, он понял - речь о Миле.

– Вы знакомы с ней?

– Как вам сказать, - вяло ответил Никич.

– Откровенно. Как и обещали, - зло сказал Матвей.

– Да ведь вы-то с нами вовсе не откровенны, вот в чем беда, - с нарочитой ласковостью возразил Никич.

– Вот что, гости дорогие, - с угрозой сказал Матвей. Пока я не получу адреса Милы, я вам не скажу ни слова. Хотите разговора - давайте адрес, а не хотите... вот бог, а вот порог.

Никич по-старчески тяжело вздохнул.

– Ох, Матвей Иванович, голубчик. Полно нам комедию-то ломать. Ведь уйди мы сейчас, так пороги-то вы у нас обивать будете, все принесете, что просим. Только зачем нам эта игра? Вы уж извините, мы вас не знали, опасались, конечно, что за человек? А вы человек разумный, не маньяк - это видно. Только очень недоверчивый человек,

скрытный. Но мы вам не враги, а союзники. И не беспокойтесь: ни славы, ни приоритета мы у вас вас отнимем, что ваше - то ваше. Тут я вам слово даю, а я давно уже не вру, с пятьдесят четвертого года греха на душу не брал. Ну а Людмила Алексеевна ваша в четвертой психиатрической больнице...

– Что с ней?

– Утешить не могу, голубчик. Очень она плоха. Душевное расстройство, - мягко сказал старик.
– Очень сильное. Так что не такой уж пшик ваши опыты, верно? Или они ни при чем?

Матвей молчал долго. Закурил еще. Гости не торопили.

– Это случилось с Милой, - сказал он наконец, - после того, как она увидела себя через семнадцать с половиной лет. Это было страшно уродливое, безумное лицо... Я бы никогда не позволил ей подойти к Машине, но вышло так, что я сначала попробовал на себе - и ни черта не вышло. Я думал, что опыт мой не удался, что не сработала Машина, и тогда позволил Миле... ну, побаловаться, что ли...

– Разрешите посмотреть Машину?
– осторожно спросил Сорокин.

– Я уничтожил ее, разбил!
– крикнул Матвей и в этот миг поверил себе.

– Ах ты, черт!
– не удержался Колесов.

– Это не беда, - мягко сказал Никич.
– Ведь главное - принцип, схема. Уж если вы в таких условиях смогли ее сделать, то в наших мы за неделю десяток Машин соберем.

– Нет, - сказал Матвей четко.

– Почему?
– удивился Никич.

– Нельзя.

– Да почему же?

– Помните, в "Борисе Годунове": "Нельзя молиться за царя-Ирода, Богородица не велит". Вот и здесь - Богородица не велит.

Костя с Семеном испуганно переглянулись.

– Странный аргумент для выдающегося ученого. А вы бесспорно выдающийся, великий ученый, - ласково сказал академик.
– Так почему же все-таки нельзя?

– Я же вам сказал, - закричал Матвей, - нельзя молиться за царя-Ирода! Эта Машина только горе людям принесет! Это страшная Машина! Машина белы, слез, смерти, безумия! Нельзя!

– Успокойтесь, Матвей Иванович, голубчик, - протянул к нему дрожащие руки старик, - что вы так-то, не надо...

– Я ничего не скажу, - упрямо сказал Матвей.
– Этой Машины не должно быть. И запомните: если будете наседать на меня, я лучше помру, чтоб никто не узнал...

– Вы наивный человек, Матвей Иванович!
– воскликнул Никич.
– Да ведь если мы знаем, что такая Машина возможна, то уж поверьте - мы все силы бросим и откроем ее заново. А силы у нас немалые...

Матвей глядел затравленно, втянув голову в плечи.

– Более того, - продолжал Никич.
– Даже если, допустим, мы сейчас по пути в город погибнем в автокатастрофе, все равно Машина будет существовать! Через десять лет, через двадцать, через пятьдесят, у нас или в США, или на каком-нибудь Таити - она все равно возникнет! Прогресс человечества нельзя остановить, а можно только притормозить. И если вы доказали, что Машина возможна, то зачем же тормозить прогресс?

– Это ужасно, ужасно, - поморщился Матвей.
– Пусть будет, что будет, но я эту тварь в мир не выпущу. Лучше умру.