Путь хирурга. Полвека в СССР
Шрифт:
— Слушай, на кой черт сдались все эти отчеты в новом здании?
— Что ты предлагаешь?
— Выбросим половину — никто не хватится.
Половину мы не выбросили, но несколько самых толстых отчетов тайком выкинули.
Однажды я слышал по Би-би-си, как в Бирмингеме, в Англии, один научный институт переезжал в новое здание: сотрудники собрались у входа, директор раздал им ключи от кабинетов и лабораторий, они вошли и приступили к работе — оборудование уже стояло на местах и было подготовлено к работе; институт не потерял ни одного дня.
Не такая картина ожидала нас. Подъезд и подход к зданию не подготовлены, проехать трудно, а подходить опасно: надо осторожно ступать по неровной замерзшей трясине между заледенелыми лужами и строительным мусором.
Внутри здания
В новом помещении мы с Веней организовали плотницкую мастерскую для изготовления полок под отчеты — набрали пилы, рубанки, молотки, гвозди и целыми днями строгали, выпиливали, приколачивали, клеили, подгоняли. Мастерили мы с увлечением, с утра надевали рваные халаты и вкалывали, потешаясь над такой «научной» работой. В комнате пахло столярным клеем и деревом, на полу валялись опилки и стружка. Узнав о нашем мастерстве, заведующие другими отделами просили сделать полки для них тоже. На все это у нас ушло три зимних месяца, а когда кончили плотничать и расставили по полкам отчеты, нам опять стало нечего делать.
С обретением нового здания директор Волков почувствовал себя окончательным хозяином, тень прежнего на него уже не давила. Он сменил опытного заместителя по науке на бесцветного, но послушного сотрудника без всякого опыта — Аркадия Казьмина. Стиль руководства Волкова становился все больше диктаторским: он не терпел рассуждений и возражений, с сотрудниками разговаривал свысока, грубо их одергивал. Но перед начальством он делал вид, что пустой институт начал работать в полную силу. Для этого он «прикарманил» травматологическое отделение Боткинской больницы и сделал его своей базой, доцента Кеану Винцентини назначил старшим научным сотрудником, а докторов Вадима Пожарийского и Валентина Герцмана — младшими. Я был из того же гнезда, Волков вызвал меня в новый, красиво обставленный кабинет. Разговаривал сугубо официально — сухо, тоном приказа:
— Я хочу, чтобы вы начали дежурить в Боткинской и поставляли оттуда больных в ЦИТО.
Мне больше всего не хотелось терять хирургические навыки, я с удовольствием дежурил по ночам. Руки хирурга нуждаются в постоянной тренировке, как руки музыканта. Какое счастье стоять у операционного стола после тоскливой обстановки оргметодотдела!
По-настоящему я совсем и не нужен был в том отделе. В те годы все продолжалась кампания Хрущева по освоению целины, и столичные организации были обязаны посылать туда своих специалистов. Летом 1963 года Дворкин сказал мне:
— Директор велел мне послать вас в командировку в Целиноград — для работы по повышению квалификации местных хирургов.
Целиноград — столица целинных земель, более благоустроен, чем Кокчетав, чеченцев-переселенцев там нет. Второй раз я был на целинных землях и второй раз видел, как плохо шло их развитие. Чем больше писали и говорили о прогрессе на целине, тем хуже становилось снабжение продуктами, тяжелей была жизнь людей.
Главным бичом хирургии там была инфекция, как следствие плохой стерилизации инструментов — старые инструменты, иногда с ржавчиной, стерилизовали простым кипячением, хирургических перчаток не было совсем. На одной из первых операций мне пришлось увидеть тотальный остеомиелит бедра (гнойное воспаление кости) у мальчика десяти лет. Нагноение началось после укола в той же больнице — игла была плохо простерилизована. Рентгеновская аппаратура была старая, дефицит пленок такой, что для экономии их резали на четыре части. Но
Что делать с ногой без кости? Фактически спасти ее нельзя, но ампутировать ее у десятилетнего мальчика — на это у меня просто не поднималась рука. Ассистировал мне доктор-литовец Альгис Петрулис. Год назад он закончил институт в городе Каунасе и был распределен на работу в Целиноград. Альгис смотрел на меня с испугом и ожиданием.
— Будем спасать кость, — сказал я.
— Разве это возможно?
— Вообще-то невозможно, но надо попробовать.
В основе хирургического умения лежит, прежде всего, знание анатомии и физиологии тканей. У меня не было точных знаний о возможности роста целой кости из надкостницы. Этого тогда никто не знал, и до сих пор это еще изучается. Но я знал, что сосуды надкостницы участвуют в образовании новых костных клеток, и интуитивно чувствовал — если сохранить надкостницу, то она может дать рост новой плотной кости. Как быстро и насколько много — я не знал, но другого выбора не было. Ободряло то, что сама надкостница не подверглась нагноению, а только слегка утолстилась. Значит, в ней бродили какие-то силы, способные противостоять инфекции. Я сделал небольшой разрез надкостницы и отсосал гной большим шприцем. Потом несколько раз тщательно промыл пустой мешок надкостницы раствором пенициллина, под напором. Главный врач пришел посмотреть на операцию. Комиссия здравоохранения проверяла условия стерилизации инструментов в его больнице, и он боялся, что если я сделаю ампутацию, то его могут наказать. Увидев, что я развожу много пенициллина, он заволновался:
— Вы так весь мой запас пенициллина израсходуете.
— Что же мне делать — не спасать ногу? Я напишу в протоколе операции, что из-за нехватки пенициллина мальчику сделали ампутацию. Он останется инвалидом, а вас будут судить за плохую стерилизацию иглы.
Он махнул рукой.
Очистив надкостницу, мне надо было умудриться зафиксировать ногу без кости в правильном положении. Аппаратов наружной фиксации тогда не было. Я ввел по две тонких стальных спицы в два конца бывшей кости, а концы самих спиц оставил торчать над кожей. Зашив разрез, я держал ногу в правильном положении, а Альгис под мою диктовку осторожно накладывал большую гипсовую повязку. В нее мы вмонтировали торчащие концы стальных спиц — получилась довольно прочная фиксация ноги.
Вся эта уникальная операция была — интуиция и чистейшая вынужденная импровизация. Но и то и другое было основано на хирургическом опыте моей прежней работы в провинции и столице.
Операция была такая трудная и грязная, мы с Альгисом так устали и пропотели, что решили первым делом идти в баню — отмыться от пота и гноя. Баня как раз была недалеко от больницы. Пришли туда — закрыто, не пускают. Через дверь видно, что внутри суетятся работники, расстилают ковровую дорожку в коридоре.
— Почему же баня закрыта? — спрашиваю служителя.
— Сегодня приедет мыться председатель крайисполкома товарищ Мицкевич, — и добавил доверительно, — он большой любитель попариться, всегда с компанией приезжает.
Советским боссам все дозволено: он пожелал попариться, значит, простые люди должны ходить грязными. Пришлось сполоснуться в прохладном больничном душе.
Хирургия основана на знании и умении, но интуиция и импровизация способны иногда делать чудеса в хирургии. Такое чудо произошло с ногой мальчика: на месте сгнившей стала формироваться новая кость — из оставленной надкостницы. По правде говоря, я сам был удивлен. Я радовался за своего пациента и был счастлив, что не пропали мое хирургическое умение и находчивость, которые я оттачивал упорной работой. Сколько смолоду я делал ошибок, сколько раз отчаивался после операций — а все-таки все пошло на пользу. Да, успех дела приходит с мудростью, которая достигается опытом, который достается ошибками.