Путь, исполненный отваги. Задолго до Истмата
Шрифт:
— Прихвачу! — буркнул мужик. — Чтоб вас всех прихватило! Отдохнуть не дадут.
Потоптался мужичонка у дверей корчмы, подумал. Не след до заутрени желудок поганить — грех разводить. Побрел дальше. В конце улицы повстречал дружка, скорняка из соседнего цеха. На груди — бляха гильдии, нос востер.
— Тьфу ты! — плюнул Лексей. — Погодь, Тимоха, зараз вернусь!
Припустил домой, хотя и дурная примета возвращаться. Но без нагрудного знака Лексей Кузьмич и не мужик вовсе. Босяк с большой
— Глашка! — заорал, возвращаясь. — Кинь скотину да принеси мою бляху! Сапогами наслежу!
Баба заохала, бросила все дела и заспешила в избу. Через несколько минут Лексей Кузьмич вернулся к Тимофею этаким гоголем. На груди справа сияла бляха скорняжного цеха Второй столичной мануфактуры, глаза лучились самодовольством.
— Хорошо, гусь! — оценил Тимоха. — Куда почапаем?
— За «гуся» и в рыло схлопотать недолго, — предупредил Алексей, — а почапаем мы, пожалуй-ка, к храму на набережной.
— К «Александрии» что ли? — переспросил дружок. — Эт можно. А не зайти ль нам в трактир?
— Совсем стыд потерял! — укоризненно покачал головой Алексей. — Кто же до заутрени скоромится?
— А я согласен и на капустку под чарку, — протянул Тимоха, — кто тебя заставляет пироги жрать?
Лексей Кузьмич прикинул. В самом деле, отчего и не тяпнуть по шкалику, запив кислыми щами? Опять же проповедь короче покажется, да и ноги не так устанут.
— Пошли! — шмыгнул носом он.
В трактире «Три борова» было непривычно тихо и по-праздничному чисто. Изредка сюда заглядывал сконфуженный мужик, выпивал чарку, занюхивал рукавом и уносился прочь. Половой неодобрительно посматривал на похмельных и выразительно вытирал крупные руки о чистый рушник.
— Дядя, нам бы по стопарику! — произнес Алексей простуженным голосом. — Что-то с утра в горле першит.
Половой молча поставил на стойку два глиняных стаканчика и наполнил их из графина.
— И бутылочку кислых щец! — пропищал Тимофей.
— Мануфактурой занюхаешь! — отозвался половой густым басом. — Не гневи Господа с утра пораньше.
Конфузясь, опрокинули. Скоренько поблагодарив полового, кинули ему полушку.
— После обеда зайдете, еще по чарке налью, на сдачу, — равнодушно сказал им вслед трактирный слуга.
По улице шли молча, и только когда повернули к набережной, Тимоха не выдержал:
— Что за времена настали! Батя мой в Преображение из дому уже пьяный выползал, в церкви храпел! А нынче стыдно с утра шкалик пропустить!
Алексей шмыгнул носом. Тимоха же продолжал возмущаться:
— А что человеку трезвому в церкви делать? Без ста грамм все равно не понять, о чем поп бормочет! Гимназиумы пооткрывали какие-то,
— Ты поосторожнее, Тимоха! — предупредил друга Алексей. — Как бы за такие слова тебе задницу не взлохматили!
— Я сам взлохмачу кому хошь! — отозвался Тимофей. — Я в праздник выпить хочу! Я цельную неделю отработал на совесть, и душа моя веселья требует!
— Стоять! — На них набрел конный гвардейский патруль. — Рановато, робята, для веселья исчо!
Двое молодцев-гвардейцев заступили дорогу и, не слезая с лошадей, уставились на наших героев.
— Этот в норме! — ткнул стеком в Алексея один. — А ты, дружок, воздержался бы! В храм Господень идете небось, неужто не стыдно?
— Все в порядке, господа гвардейцы, — заступился за товарища Алексей, — приятелю свежий воздух в башку ударил, так он болтает лишнее.
— Ручаешься за него? — строго спросил один.
— Да! — облегченно выдохнул мужик. — Мы в церковь на набережной идем.
Второй гвардеец переписал в свой кондуит номера блях и милосердно отпустил их.
— Видал, Кузьмич! — шепотом обратился к приятелю Тимофей.
— Видал! — устало ответил Алексей. — Теперь если ты куда вляпаешься, отвечать придется мне. Хоть ты больше сегодня и не пей!
— Ну, это ты загнул! — возмутился товарищ. — Службу отстоим, а дальше — шиш! Право имеем.
К церкви подошли как раз к началу заутрени. Чинно, не толкаясь, вошли в храм, сняли шапки. Почти двухчасовая служба пролетела мгновенно — священник отец Серафим в парадном облачении толково читал проповедь, сытый дьякон расторопно перелистывал страницы требника. Святой отец говорил о доступных и понятных вещах: о страдании, коварстве и людской черствости. Пересказал своими словами историю, как Иисус Христос возвел на гору Фавор трех апостолов и открыл им свой истинный лик. Как прониклись Петр, Иаков и Иоанн, слыша слова Бога-Отца, признавшего Бога-Сына. Многие в этот момент подумали вовсе не о библейских канонах, а о собственных непризнанных детях; уразумев сие, священник глянул на мирян с амвона лукавым взором и лишний раз благословил паству.
Торжественная служба закончилась словами, что Преображение есть явление Сына при свидетельстве Отца в Духе Святом, то есть откровение всех Лиц Святой Троицы. Произнеся эту абракадабру с возвышенным выражением лица, отец Серафим пригласил всех желающих остаться на торжественную литургию. Алексей, может, и остался бы, уж больно хорошо поп толковал о всяких умных вещах, но снедаемый плотскими мыслями Тимофей уже тащил его к выходу за рукав рубахи.
— Тише ты, — прошипел Алексей, — оторвешь канву, Глафира тебе ятра оторвет!