Путь к Эвенору
Шрифт:
Глава 20,
сразу после которой я звонко хлопаю себя по лбу ладонью
Не тогда человек бывает дураком, когда чего-то не знает, а когда чего-то твердо знает, а оно не так.
Иногда ошибаться бывает полезно.
Бывает такая вещь, которую одна моя подруга когда-то назвала «носорог в углу». Может, это она не сама придумала,
— Носорог в углу — это мысль, которая нависает над разговором, — говорила она, — но о которой не говорят. Эти самые носороги попадаются всюду и в любой ситуации.
— Скажем, — улыбнулся я, — когда впервые ведешь девушку ужинать?
Именно такая ситуация у нас сейчас и была.
— Например. Вы с нею обсуждаете лекции, специальности, работу, кино, политику — все что угодно, — сказала она. — А думаете оба только о том, будете ли сегодня спать вместе.
— Вот как?
— Я в том смысле, что ты об этом думаешь, и она об этом думает, но об этом вы как раз и не говорите.
— Ты в том смысле, что мы — нет?
— Ну... — Она задумчиво отпила пива и улыбнулась: — Да.
Ахира не собирался рассказывать мне, как выжил — если только я не спрошу; а я не собирался спрашивать. Обычное упрямство, но за долгие годы оно вошло у нас в привычку. Как правило, кто-то один сдается, но не стоит ставить последние деньги на то, кто именно.
Палубу у носа обдавало брызгами. Ахира сидел на приступке у якоря, закинув одну руку за леер, и точил топор; я бездельничал, опершись на ограждение.
Ахира мягко водил точилом по лезвию топора. Вж-жих, вж-жих, вж-жих.
— Еще немного поточишь — и можно бриться, — заметил я.
Он пожал плечами:
— Топор не бывает слишком острым.
Да, чересчур тонкая кромка может в бою выкрошиться от удара, но для Ахиры с его силищей это безразлично.
Ахира по крайней мере со мной говорил, хотя и не о том, о чем мне бы хотелось. Для Баста и Кенды я был персоной нон грата, а Джейсон пока что не решил, то ли я действительно блестяще вышел из положения и всех спас, то ли из трусости и без толку предал все, ради чего существовал Приют. Я бы поспорил с ним, но и сам не знал, на чьей стороне правда. Энди спала в кубрике, Тэннети охраняла ее, Баста и Кенду.
— Кажется, теперь идем быстрее, чем до поворота, — сказал гном.
— Знаю, — отозвался я. — Это только кажется.
Бежать по ветру быстро, но душно и скучно. Чем быстрее парусник, тем менее приятно на нем путешествовать: чем лучше корабль использует ветер, тем меньше обдувает вас. Все запахи остаются с вами. Ощущение такое, что двигаетесь не вы, а вселенная движется мимо вас. Медленно и тоскливо.
Я предпочитаю идти бейдевиндом, чтобы ветер сек мне лицо, а брызги дарили свежесть.
Волшебство и безумие таились где-то в ночи — и мы плыли навстречу им.
Мы беседовали, неся ночную вахту. Не самое худшее занятие. Ночь ясная, на бархатисто-черном небе гордо сияют алмазные звезды. Слева, где кончалась игра звездного света на
Справа, взблескивая и переливаясь под звездами, сумрачно катились волны.
Моряк видит только поверхность моря, и ему остается лишь гадать, что ждет его внизу. Много есть такого, чего мы никогда не узнаем.
Наверное, я никогда не узнаю, что мне нужно было делать с Кирой. А может быть, мне и не нужно решать насчет того, что правильно — если говорить об эффекте. Может быть, все, что нужно, — это согласиться, что если я хочу наладить с ней отношения, то не должен удирать в экспедицию по Эрену, что, возможно, в Энделле все было прекрасно именно потому, что там я был с ней.
А может — и нет. Может, долгая разлука — именно то, что нам с Кирой и нужно.
Я все еще помнил ее — летящие по ветру волосы, податливое, теплое тело. Как давно это было...
Приходит время, когда надо принять решение — перестать ходить вокруг да около, притворяясь, что размышляешь, взвешиваешь и ищешь единственно правильный путь, — и ты его принимаешь. И все.
Я — решил. Хватит попыток, нытья, сомнений и копания во всяких «почему». Когда я вернусь — я улажу отношения с Кирой. Точка. Не важно как, не важно зачем. Я просто это сделаю.
— О чем задумался? — спросил Ахира.
Вж-жих. Вж-жих.
— О том, что холодает.
Над головой, быть может — в паре сотен ярдов, быть может — в паре сотен миль, неспешно кружили три волшебных огонька: водили хоровод, переливаясь на лету зеленью и голубизной. Они кружились все быстрее и быстрее, поднимались все выше и выше, становясь оранжевыми, алея и багровея — гонялись друг за другом, пока уже не могли удержать круг; и тогда сперва один, а за ним и два других огонька рассыпались ворохом огненных искр, что, голубея, упали в темные воды.
— Волшебство и безумие таятся в ночи, — сказал я.
— Это точно.
— И мы плывем прямиком к ним.
— Что есть, то есть. — Вж-жих, вж-жих, вж-жих. — Где бы ты сейчас хотел быть?
— Мне и здесь хорошо.
И правда ведь, хорошо: просто сидеть и болтать. И — думать.
Эрол Линеан помешан на аккуратности. Якорный канат терранджийского плетения, из-за которого трос из железа и бронзы получается мягким и гибким, как пеньковая веревка, уложен плоской спиралью, а не просто скойлан бухтой.
Впереди плясали в воде отражения звезд; вода мчалась мимо бортов. Над нашими головами, надувшись, как громадный призрак, ловил ветер кливер.
К нам враскачку подошел матрос. Звали его Вертум Барр, был он низенький, костлявый, хорошо за пятьдесят, настолько худой, что, хоть и имел небольшое брюшко, на его груди проступали ребра. Сморщенный и смуглый, он был точно сушеный гриб — из тех моряков, каких полным-полно по всему Киррику. Все его имущество у него в мешке, но, пока он может работать, у него всегда найдется койка, под которую этот мешок закинуть.