Путь к океану (сборник)
Шрифт:
Штроле не отказался выпить «рассейской», и князь продолжал:
– Был на нашей бригантине мичманишка один. Молодой, но толковый, шельмец. Вот когда я вовсе обеспамятел и командовать уже не мог, он весь груз с матросиками на берег и повытаскивал... Может, и сейчас там валяются наши пушки.
– Где? – спросил вдруг Штроле с неожиданным любопытством.
– Постой, не перебивай... Ну вот, как суд окончился, отстранили меня. А я даже не очень-то и к сердцу принял. Слава богу, думаю, наконец-то я – вольная птица и сам себе хозяин. Поеду, мол, в деревню доживать свой век. До того я, братец, этому обрадовался, что кафтан свой офицерский на радостях в печке спалил и этот вот синий с серебряным позументом построил. А у меня из всего родительского имения
Князь выпил еще шкалик.
– Еду я по двадцать, по пятнадцать верст в день. Это только сказать – еду: то и дело сидим в трясине. Лошадям грязь по брюхо, а мы – мокрые, голодные да холодные. Упряжь рвется, колеса ломаются. Иной раз прямо так средь дорога в грязи и ночевали. А как до деревни какой доберешься да заночуешь в курной избе с телятами да ягнятами, так уж и рад. Вот тут-то я флот и вспомнил. Корабельную чистоту да порядок. Сижу, бывало, ночью середь дороги, где возок застрял, дрожу, веретьем неведомо каким накрывшись, мокрый да голодный, а ночь осенняя – длинная, конца ей нет. Склянки не бьют, какой час – неведомо. То ли полночь, то ли светать скоро начнет... Сижу да и вспоминаю, как, бывало, отстоишь вахту, тоже, конечно, и намокнешь и нахолодаешься, да потом-то сразу в каюту, а там уже белье чистое приготовлено и горячий пунш... Вот тебе, брат, и деревня! Бесприютная я головушка...
Штроле усмехнулся, сверкнув приоткрывшимся глазом.
– Значит, о флоте затосковали?
– А вот, ей-богу, правда! – воскликнул князь. – Да это еще что! Тут всякий затоскует, а вот послушай ты, что дальше было...
– А что дальше было, я сам вам скажу. Хотите?
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался князь. – Скажи-ка!
– Приехали вы домой. Отеческий дом вы по памяти помнили большим, просторным. Просто дворцом. А когда из возка вылезли, то увидели сначала большую лужу, а за ней покосившуюся бревенчатую большую избу под соломенной крышей. Окна досками забиты и трап с крыльца провалился...
– Да ты что – был там, что ли? – ошалело спросил князь.
Штроле снова усмехнулся, сверкнув глазом.
– Дальше-то рассказать?
– Ну-ка, ну-ка!
– Внутри дом оказался еще менее похож на вашу мечту, чем снаружи. Низкий, закопченный, запущенный... Так?
– Действительно...
– Но это еще полбеды. Дом отскоблили, отмыли, и две комнаты стали похожи на корабельные каюты... но не на те чертоги, память о которых вы хранили с детства.
– Да ты, Штроле, колдун!
– Постойте. Комнаты-то хоть и были похожи на каюты, да все же не были каюты. И пахло там не пенькой, смолой и морем, а угаром и капустными щами...
– Так за это я стряпуху и ключницу чуть не каждый день на конюшне драть приказывал! – воскликнул князь.
– Началась зима. Стало скучно. На счастье, навернулись соседи. Приехали. Угощенье, то-се, а говорить не о чем. Они вам про охоту на зайцев с борзыми, а вам – хоть бы чума их всех взяла. Вы им говорите, как вы штормовали у острова Готланда да как удачно миновали подводные камни, отвернув через фордевинд, а они на вас глядят, как бараны
– А ведь так все и было. Ну-ка, ну-ка, валяй дальше! Ты, брат, прозорливец. Ведь я там монстром прослыл, ко мне и ездить перестали...
– А летом начались посевы, да сенокосы, да выпасы, да толоки, да потравы, да... сам черт не разберет что, а доходов никаких, и крестьяне жалуются, что оголодали, хоть ложись да помирай. И с едой вам нет того раздолья, что при родителях...
– Братец ты мой! Как же я на вторую зиму затосковал по флоту! – перебил князь капитана. – Вот, думаю, сижу я тут, снегами меня занесло. Из угла в угол слоняюсь, от сна опух, делать нечего, кроме как спать. А в Кронштадте-то! Корабли стоят разгруженные, а офицеры-то в картишки, а то в аустерии, а то просто так соберутся да за пуншем и романеей коротают вечерок, вспоминая морские походы да всякие особливые случаи... Как вспомню, так душа и встрепыхнется, на крыльях бы туда полетел! Иной раз во сне приснится, что я на юте, корабль подо мной качается, командир меня костит, что шквалом брамсель разорвало, а я от счастья теплою слезой плачу... Проснусь, сердце бьется, подушка мокрая, а в комнате угар, а за околицей волки воют, и сам белугою готов зареветь...
Жирное лицо князя приняло человеческое, воодушевленное выражение, глаза заблестели.
– На людишек на своих я уж и смотреть не мог. Как будто на разных языках говорим. Девке приказываю вымыть палубу, а она на меня глаза таращит. Велю плотнику починить трап на крыльце, а ему невдомек, что я про лестницу. Что ни слово, то загвоздка. А по весне явился в мою деревню ротмистр с драгунами с мужичишек моих недоимку доправить. Что тут началось! Стон стоит по деревне. А ротмистр, немец белоглазый из курляндцев, того и гляди, и меня самого выпорет. Я ему, дескать: «Ты, сударь, тут у меня паруса не распускай, я сам флотский офицер и государю тридцать лет отслужил», а он меня срамить, что я мужиков до того разбаловал, что за пять лет недоимки наросли...
– Вот тут-то вы, сударь, из деревни и сбежали, – сказал Штроле усмехаясь.
– В марте месяце бросил все к чертям собачьим да и сбежал! – подтвердил князь.
– А теперь слоняетесь и не знаете, как дневное пропитание себе добыть.
– Ну, это-то пока нет. Деньжат еще немного осталось. Но мысли приходят, мысли приходят... Не знаю, куда податься...
– Такое наше дело, князь, – сказал Штроле. – Кто с юности надышался морским соленым воздухом, кто многие годы провел в плаваниях, тот на берегу жить не может.
– Удивительно прямо, – грустно согласился князь. – Тридцать лет мечтал вернуться в деревню, так мечтал, аж в груди болело. А вот теперь обратно. Тоскую и тоскую. И во сне все слышу, как паруса шумят и вода у форштевня шипит и плещет...
– Вот что, князь, – сказал Штроле и уперся своим волчьим взглядом в глаза Борода-Капустина. – Хочешь ко мне на судно третьим лейтенантом?
– Что ты, милый, ведь ты швед, – князь даже откинулся на спинку стула.
– Я-то швед, да команда у меня со всего света набралась. И судно мое под датским флагом плавает.
– Ведь я человек русский, мне неловко, – продолжал князь.
Штроле пристально глядел на Борода-Капустина, и бегающие глаза князя никак не могли уклониться от этого неподвижного, прозрачного, бездонного какого-то взгляда. «Колдун, ей-богу, колдун!» – растерянно думал князь
Капитан между тем заговорил медленно и внушительно:
– Было время, я думал, что я швед и что отечество превыше всего. Много лет я жил этой мыслью и нажил себе только шрамы, увечья, а также ссылку в Сибирь. Когда же, проведя там много лет, я вернулся домой, то как я был увечный лейтенант без роду и племени, так и остался. Отечество ничем не наградило меня за верную службу. И всего достояния у меня имелось несколько соболиных шкурок и чернобурая лиса, что я из Сибири вывез. «Почему я должен проводить жизнь в скудости и в вечном подчинении? – подумал я. – Почему тебе не нравится в твоем отечестве, Штроле? Потому, что ты беден. Богатому везде хорошо, ему везде отечество».