Путь к океану (сборник)

Тренев Виталий Константинович

Сделали небольшой плот, и на нем Ермаков, Маметкул, Петров и еще два матроса добрались вместе с самим Гвоздевым до бригантины через волны, ко­торые, утеряв свою вчерашнюю ярость, уже не были опасны для моряков. Они осмотрели судно и решили, что попытаются спасти все, что уцелело, вплоть до корпуса, который надо будет разобрать.

Следовало только поторопиться, потому что лето было на исходе и погода становилась неустойчивой. Мичман и два матроса вернулись на берег, а Ерма­ков с товарищами остался на бригантине налаживать подъемные устройства для погрузки из трюма на

пло­ты тяжелых фрегатских пушек.

Отдав приказание строить плоты и рассказав, как именно они должны быть сделаны, мичман прошел к князю, совершенно больному, находившемуся почти в беспамятстве. Однако все формальности по передаче денег были закончены. Устроив возле флага денежный ящик, мичман вручил его под охрану часовому и распорядился доставить Борода-Капустина в деревню, где его поместил у себя Густ.

Уже к вечеру князь потерял сознание и метался в постели, сгорая от жестокой простуды. Мать Густа лечила его настоями трав и горячим молоком с ме­дом.

Между тем все моряки бригантины и сам мичман трудились не покладая рук.

Пожилой сутулый матрос, в рубашке с оторванным рукавом – Нефедов, умевший плотничать, и еще не­сколько человек были отряжены Гвоздевым на устрой­ство навесов и амбара для спасенного имущества. По­строить их мичман решил на покатом склоне мыса Люзе, обращенном к внутренней части острова.

Началась авральная работа. Мичман и все матросы трудились с рассвета до полной темноты, торопясь до наступления нового шторма вывезти на берег все, что только возможно.

В эти дни, работая плечом к плечу со своими людь­ми, мичман незаметным для себя образом очень тес­но сблизился с ними. Вместе с матросами и наравне с ними он работал топором и ломом, вместе с ними ел из одного котла.

При разгрузке и разборке судна перед мичманом и его командою часто вставали сложные вопросы, ко­торые они решали сообща, и мичман восхищался лов­костью и изобретательностью матросов. Он испытывал огромное удовольствие, когда кто-либо из работающих вместе с ним говорил:

– Ай да Аникита Тимофеич, ловок ты, брат, то­пором работать! Золотые у тебя руки!

Или:

– Вот тебе и барин, наш-то мичман! На любую работу мастер.

Иногда Гвоздеву приходило в голову, что все было бы иначе, будь здесь Пеппергорн или еще какой-ли­бо офицер из курляндцев, которые во множестве пона­лезли сейчас в русскую службу. При них, пожалуй, он постыдился бы отдирать ломом обшивные доски от дубовых кокор бригантины, вот так, в одних штанах да в посеревшей от пота рубашке, рядом с каким-нибудь оборванным матросом второй статьи, или нала­живать вместе с Ермаковым полиспаст для подъема пушек из затопленного трюма. В нынешнее царство­вание от офицера требовалось умение носить парик, шпагу да построже держать матросов, а работать на судне «своеручно», как бывало при Петре Вели­ком, считалось зазорным.

Наступил наконец день, когда больше нечего было свозить на берег и вся команда была обращена на переноску грузов под навесы и в амбар, устроенный Нефедовым. Почти все имущество, кроме трех пушек с бригантины, которые затерялись в песке под водою, находилось на берегу. Следовало подумать,

как по­лучше сохранить все это.

Мичман был уверен, что ранее будущего года ни­чего не удастся отсюда вывезти пока они доберутся до ближайшего порта – Ревеля, наступит зима. Ду­мать, что здесь в скором времени появится какой-либо русский корабль, было неверно. Остров Гоольс находится в стороне от обычных корабельных путей

В полдень, когда команда обедала, мичман под­нялся по полотому скату мыса почти к самой его вер­шине. Он сел на нагретый солнцем валун. Пониже видна была площадка, которую он в первый день пос­ле крушения выбрал для устройства склада, сейчас там, как муравьи в развороченном муравейнике, копо­шились матросы.

Солнце еще припекало, но легкий ветерок, овевав­ший исхудалое и загоревшее лицо мичмана, нет-нет да и приносил холодные по-осеннему струйки.

Обширный вид открывался перед Гвоздевым. Про­сторы белесовато-голубого моря с трех сторон занима­ли весь горизонт, а прямо перед собой мичман мог обозреть с высоты почти весь остров Гоольс.

За грядою дюн, поросших корявыми соснами, виднелись перелески и возделанные поля, по которым пробегали тени редких облаков. В купе зелени, уже тронутой осенним золотом, краснели кровли деревуш­ки. Вправо уходила излучина берега, белели пески от­мелей, обнимая блеклую голубизну открытого залива. На белом песке чернели груды обломков «Принцессы Анны», ряды пушек, штабеля ящиков и бочонков. На одной из дюн, обрамлявших пески, виднелись че­тыре креста над свежими могилами погибших мо­ряков.

Внизу на склоне мичман увидел Ермакова и Маметкула. Он окликнул их, и друзья поднялись к нему ходкой матросской побежкой.

– Садитесь, братцы, – сказал мичман. – Мне на­до с вами потолковать.

Матросы позамялись, но мичман прикрикнул, и оба уселись на траву.

Высокий чернокудрый Ермаков сорвал травинку и покусывал ее, вопросительно глядя на Гвоздева, а ши­роколицый, бронзово-загорелый Маметкул, присев по-татарски на пятки, стал набивать трубочку-носогрейку.

– Дело близится к концу, ребята, – сказал мич­ман. – Скоро нам можно будет отсюда уезжать, да только мне надо оставить при корабельном имуществе надежный караул.

– Конечно, – быстро проговорил Маметкул. – Нельзя без караула столько добра оставлять.

– Думал я, думал, – продолжал мичман, – и на­думал, что надежнее вас с Ермаковым мне людей не найти. Тут ведь не просто вещи караулить. Неизвестно, сколько придется прожить здесь в ожидании судна. Может, год, а может, и два. Сейчас у нас мир, но на­долго ли? Да и мало ли на свете лихих людей, охотников до чужого добра? Нужно все время быть настороже. Старший по команде должен смотреть, чтобы дисциплина и порядок не упали, чтобы люди были здо­ровы и заняты полезной работой, чтобы все грузы были в целости и сохранности, пушки не ржавели, па­руса не гнили. И вести себя люди должны так, чтобы перед здешними жителями отечества своего не осра­мить. Я решил так: Ермаков будет за старшего, ты, Маметкул, вроде помощника, а остальных пятерых на­зовите мне сами. Всего думаю оставить здесь семь душ.