Путь к себе: 6 уютных книг от Ольги Савельевой
Шрифт:
Ко мне потихоньку возвращался слух. Первое, что я услышала, были рассказы мужа о том, как он устал.
Я не верила своим прозревшим ушам. Ты? Устал? Ты? В пиджаке с чашечкой кофе, сидящий под кондеем в своем кабинете и весело показывающий коллегам фотографии своего сына на телефоне?
Да что ты знаешь об усталости, человек из офиса? Да как тебе не стыдно, бессовестный ты белый воротничок.
Я же не сплю уже второй месяц, совсем недавно перестала кровить, и врачи разрешили мне… сидеть. Сидеть!
Я молчала, упаковывая рвущиеся истерики обратно, в горло. Я хорошая жена. Я хорошая жена. Я хорошая жена.
Однажды муж пришел домой пораньше, чтобы погулять с сыном.
– Сейчас я перекушу быстренько и заберу его, – сказал он и пошел на кухню.
Я услышала звук работающей микроволновки. Этот звук поразил меня в самое сердце. Я расценила его как предательство. Захлебнулась негодованием.
Муж греет еду!
Я забыла, что такое нормальная горячая еда. Например, тарелка горячего супа, сервированная штриховкой укропа и подсушенным в тостере хлебом.
Мои перекусы – это, пока заснул ребенок, кусок холодной бледной индейки, выловленной из бульона моей заветренной пятерней, запихнутый в рот куском-кляпом, и все это бегом по пути в благословенный душ, чтобы не растерять эти редкие минуты развязанных сном младенца материнских рук.
А он греет свои макароны!
Истерика выкипала и выкипела. Выплеснулась наружу. Я кричала на мужа до вздувшихся на шее вен. До впившихся в ладони ногтей. До слез обиды смертельно уставшей женщины.
Муж слушал молча, спиной. Он сидел над тарелкой остывших макарон и слушал мою истерику. А потом встал, подошел ко мне, внимательно посмотрел в глаза и… ушел.
В прихожей хлопнула дверь. Я опешила. Давно я не слышала звук захлопнутых дверей и разучилась распознавать его значения.
Тебе же не двадцать, ты уже два месяца как папа.
Не может же захлопнутая в тридцать лет дверь означать ту же юношескую чушь про «найду кого полегче, без закидонов».
Проснулся и заплакал сын. Я снова захлебнулась негодованием.
Как просто! Взять – и уйти. Просто взять – и хлопнуть дверью. Отгородиться баррикадами двери от проблем.
Как ребенок, который не видит игрушки и думает, что, значит, ее нет. А она вот, у него под носом, накрыта бумажной салфеткой. Она есть!
Какая глупая безответственность! Мать никогда так не сделает. Не уйдет, хлопнув дверью перед… перед грудным ребенком. Не отгородится от его надрывного плача, усталости и хлопот.
Потому что… мать. Как я. Господи, я мать. Как страшно это осознавать. Сколько в этом слове страха и ответственности. И счастья… Счастья больше всего.
Я же хорошая мать? Я хорошая мать.
А он плохой отец. И муж плохой. Он бросил обесточенную жену на грани отчаяния с грудным младенцем! О чем тут еще можно говорить?
Целыми днями я мою жопу, гуляю в парке, кормлю грудью, драю квартиру.
Погодите, а я? Я замечаю?
Мне это так важно – быть хорошей матерью, что в погоне за идеальностью и стерильностью я совсем перестала быть хорошей женой и замечать собственного мужа. Которого я заметила только сквозь внезапно захлопнутую перед своим носом дверь.
Сквозь марево обиды я понимаю: муж у меня не плохой, нормальный. Нет, даже отличный.
Он ушел именно потому, что знает, что я – хорошая мать и я справлюсь.
А я не ушла именно поэтому, потому что я хорошая мать и я справлюсь.
И тут – симфония совместимости. Разом я прозрела и расшифровала звук захлопнутой двери: давай-ка охолонем, мы оба устали, а нам же еще сына растить….
Мы просто учимся быть родителями через симфонию захлопнутых дверей.
Муж возвращается спустя двадцать минут с букетом цветов.
– Это герберы, – зачем-то поясняет он, будто я не вижу, и добавляет: – С тебя список продуктов и сытый сын. Мы уйдем часа на три. Чтобы легла и спала! Слышишь? Спать! Ничего не готовь, я суши куплю…
– Мне нельзя суши, – всхлипываю я. – Я кормящая мать.
– А что можно?
– Индейку, гречку…
– Сын уже месяц в диатезе, хотя ты ешь одну индейку. Может, в ней и проблема? Раз нам нечего терять, может, пиццу?
– Давай. Четыре сына. Ой, четыре сыра!
– Вернусь – и приступим ко второму сыну, – подмигивает муж первенцу в коляске.
– Больше – ни за что, – смеюсь я и закрываю дверь за своими мужчинами.
На этой захлопнутой двери записана забота и любовь.
«И что я привязалась к этим разогретым макаронам?» – думаю я, проваливаясь в сон. Мне снятся закрытые двери, которые я распахиваю, а за ними – поле гербер.
Сегодня у нас уже двое детей. Ну какие захлопнутые двери? Ну что за детский сад? Я подхожу к двери, чтобы распахнуть ее и озвучить свое возмущение, и вдруг слышу, как за дверями заработал пылесос. На захлопнутой мужем двери написано: «Я просто не хочу пылить на детей» – и никаких юношеских обидок.
Я хмыкаю. Вот я идиотка. Мой муж взрослеет у меня на глазах все пятнадцать лет, и я могу смело на него положиться, не пугаясь теней инфантильности.
Не путать с ребячеством – этого добра в нем предостаточно. Но за непосредственность я его нежно люблю, потому что внутренний ребенок лишь удачно оттеняет осознанность взрослого человека.
Я точно знаю, что мой муж больше никогда не захлопнет передо мной дверь. Потому что в настоящей семье не может быть захлопнутых дверей. Если же они и случаются, то только для того, чтобы сказать нам что-то очень-очень важное.
Раннее развитие